Дианова гора - страница 25
Погожим вечером боцман Гаврилыч занялся после работы рыбной ловлей. Рыба почти не клевала, лишь изредка попадались, на Гошкино счастье, головастые, с растопорщенными плавниками бычки. Гошка и Муха сидели рядом и наблюдали за ловлей: Муха — на палубе, а кот — на сложенных ящиках. С бухты бежал свежий бриз, в борт крана пошлёпывали волнишки. Слегка покачивало, и швартовый трос, поскрипывая, тёрся о ящики.
Вдруг верхние ящики поползли, рассыпались с грохотом, и Гошка не успел глазом моргнуть, как очутился за бортом. Он отчаянно забарахтался в воде и стал тонуть. Муха заметалась по палубе, растерянно и тоненько заскулила, затужила и вдруг — будто подтолкнул её кто-то — прыгнула за борт.
Но недаром говорят, что один подвиг рождает другой: увидев Гошку в воде, Гаврилыч отбросил удочку и, скинув лишь бушлат, тоже прыгнул за борт. Схватив за шиворот кота, он выкинул его на палубу, а затем подал выбежавшим матросам и Муху.
Гаврилыч после холодного купания отправился в горячий душ, а Гошку обтёрли старым одеялом и уложили в тёплую сушилку рабочей одежды.
В этот вечер Муха и Гошка забыли об охоте на крыс. Они лежали на куче грязных спецовок, и Муха облизывала мокрого Гошку. Шерсть на нём слиплась, и ошейник из медной проволоки, надетый, как у всех корабельных кошек, для защиты от действия судового электричества, ранее почти незаметный, болтался на шее. Вечером Муха даже не пошла проведать Николая Николаевича. Но, прослышав о происшествии, он пришёл с Гаврилычем сам.
— Эх ты, горе-рыболов, Гошка, — потрепал кранмейстер вздрагивавшего всем телом кота, — как же тебя угораздило? А ты молодец, Муханец, тебя хоть к медали «За спасение утопающих» представляй! Герой!
В один из солнечных июньских дней Николай Николаевич приехал в порт на своём «Москвиче», отдал на кране необходимые распоряжения и покатил на аэродром, захватив с собой Муху.
Никогда в жизни ей не приходилось мчаться с такой скоростью. Она тянулась в приоткрытое окно, за которым стремительно неслись дома, машины и люди, и ветер сушил ей нос, кидал мимолётом дорожные запахи.
На аэродроме было просторно и чисто. На недавно политом бетоне высыхали лужицы воды. Николай Николаевич оставил Муху в машине и присоединился к ожидавшим. Они прогуливались в нетерпении подле здания аэровокзала, рассматривали небольшие, тихо стоявшие с чехлами на моторах самолёты местного сообщения. Наконец металлический голос объявил о посадке самолёта. Над Мухой с оглушительным шумом пронеслась серебристая машина, промчалась по бетонной дорожке и подрулила к вокзалу. Муха из кабины «Москвича» видела, как Николай Николаевич подбежал к самолёту, несмотря на запрещения контролёра, подхватил с высокого трапа жену, обнял и расцеловал детей: тоненькую высокую девочку лет десяти и коренастого темноволосого мальчика-дошкольника. На обратном пути жена Николая Николаевича сидела с ним рядом, а Муха с детьми — сзади. Николай Николаевич ехал небыстро и рассказывал о камчатской земле, о высоких, заросших лесом сопках и белых пирамидах вулканов, с которых не сошёл ещё снег. Его перебивали возбуждённые голоса детей: «Москвич» звенел радостными возгласами и был наполнен счастьем встречи. Коляка вскакивал, смотрел в окно, обнимал за шею отца и угощал его и Муху московскими сладостями.
Мухе передалось это радостное, весёлое возбуждение детей. Она топталась на заднем сиденье, ела из перепачканных шоколадом рук печенье и тоже была необыкновенно, небывало рада.
В городе машина остановилась у подъезда недавно выстроенного дома. Нежилые новые комнаты пахли краской и цементом.
Муха ходила по комнатам и обнюхивала свежевыкрашенные плинтусы, а Колика бегал и вскрикивал, забавляясь звонким, дробным эхом.
— Вот тебе собака, — сказал ему Николай Николаевич. — Ухаживай, корми и заботься о ней. Она жила в порту, ночуя где придётся, жила у нас на плавкране и заслужила в свои годы более спокойное житьё. Видишь, какая она маленькая? Ты не должен давать её в обиду.
И Муха осталась жить в семье кранмейстера. Елена Викторовна — так звали жену Николая Николаевича — и Верочка не обижали Муху, но и не обращали на неё почти никакого внимания. Всё время проводила она с Колякой, терпеливо снося его неугомонные ласки и выдумки. Снисходя к маленькому Коляке, она не протестовала, когда мальчик запрягал её в игрушечные автомобили, и сопровождала его во время катания на велосипеде. Вечером, когда её хозяин ложился спать, она сидела на кухне и смотрела грустными глазами через открытую дверь в освещённую комнату на Верочку и Елену Викторовну. Муху обижало, что ей запрещалось входить туда, и она вспоминала кран, где пользовалась полной свободой. Здесь ей жилось спокойнее, чем на кране, у неё было отдельное место в углу и сытная еда, она была больше предоставлена себе, но Мухе как раз не хватало внимания людей, грубоватых ласк матросов. Сидя на кухне, она скучала о кране, о Николае Николаевиче, которого видела теперь гораздо реже, о Гошке.