Дикий селезень. Сиротская зима - страница 10
И хотя женщины о многом уже переговорили и уже прошла у матери полуобморочная слабость от напряжения первых встреч, она еще чего-то ждала.
Семен Гаврилович, чтобы не мешать теще ставить пирог с карасями, отодвинулся со стулом от стола, облокотился одной рукой о гнутую спинку, достал газетную книжечку, прижал ее к груди беспалой рукой, оторвал клочок и сунул в зубы. Из вышитого кисета ловко отсыпал махорки, намуслил краешек газеты и свернул козью ножку. Полез было за спичками, да вовремя спохватился и спрятал курево за герань: теща-двоеданка могла вычикнуть цигарку изо рта.
Пьяненький Григорий Финадеевич запаздывал к столу, он распрягал Лизунькины ходки и требовал от Серко уважения к себе.
Семен Гаврилович от нечего делать послал меня за Вовкой. Присмотрелся к нему: чернявый, волосы шпыном, курносый — вылитый отец, только глаза серые неизменчивы, не убегают.
— Ну что, атаман? — Семен Гаврилович склонил голову набок и криво усмехнулся: — Школу перерос — женихаться пора. Давай матери помогай, на свадьбу зарабатывай. Завтра с дядей Гришей в пастухи пойдешь. В честь этого выпить не грех, а, атаман?
— Мне рано еще, — отступил назад Вовка.
— Он боится, что пьяницей будет, — соскользнул я с колен тети Лизы.
— Ладно, неволить не буду, — отпустил племянника Семен Гаврилович.
Сухонькая, с прямым пробором и косицами тетя Лиза, сцепив коричневатые от йода пальцы на моем животе, легонько подкидывала меня коленями. Когда она после осмотра молодняка вернулась с пастбища и вошла в избу, я выполз из-за стола, подбежал к ней и протянул ручонки:
— Тетя, — и, оборачиваясь к онемевшей матери, добавил: — Лиза.
И тетка Лиза, не в силах поднять меня на руки, опустилась передо мной на колени и зацеловала исступленно.
От простого узнавания повстречавшейся в дороге тети в ходках обострилось мое детское сердце и чуткой стала кровь.
И потом, когда я начну выплывать из младенческого бесцветия, где мозг только запоминает, и когда выбегу в цветной мир, где мозг уже тяжелеет от осознания, тогда моя чуткая кровь признает и сестру, приехавшую учительствовать из Средней Азии, — и брата, вернувшегося из армии. А еще через тридцать лет, опоздав к прибытию поезда, с которым должна была приехать сестра Рая, окликну незнакомую женщину, спешащую на трамвай: «Рая!» — и не ошибусь.
И те родные, кто сам боялся не узнать меня и был узнан мною неожиданно и с любовью, сохраняли, сохраняют и по сей день особые родственные чувства ко мне, за которыми слышится голос селезневской крови. А всколыхнулась кровь и раздвинула стеночки маленьких артерий от простого узнавания повстречавшейся в дороге тети, от ее ответной растроганности.
Да что там говорить? Повез я недавно престарелую мать свою повидаться с Селезневым. Столетняя бабка Лампея сидела на теплой печи, устланной овчинками, в тулупчике, валенках и била нога об ногу, похлопывала рукавицами и ухала, точно хотела отпугнуть приставшую к ней стужу.
Оглохшая и ослепшая от ветхости, занятая своим согревательным делом, бабушка тем не менее при нашем проявлении встрепенулась и слабым детским голоском спросила:
— Поля, это ты? С Толькой? — И радостно пропела: — Морозко мне, а почуяла, почуяла…
Песня
Бабка Лампея задула самовар и села с краешку.
Мать поднялась:
— Тятю помянуть надо.
Все встали и посмотрели на желтую фотографию в черной рамке.
Облокотясь на подцветочник с ванькой-мокрым, в высоком картузе, от неловкости перед фотоаппаратом схватился левой рукой за лацкан пиджака крепкий насмешливый мужик на тонких ногах в хромовых сапожках. Негустая борода острой лопаткой делала его похожим на татарина. Хорошую память оставил по себе дед Финадей — дом, семью. Только вот Полина бесталанная какая-то.
— А теперь, родня дорогая, — поднялся с граненым стаканчиком Семен Гаврилович, — давайте выпьем за приезд свояченицы моей, вашей сестры и дочери.
Мужики крякнули. Мать, скривившись, налила квасу и запила. Бабка Лампея, разморенная хлопотней у печки, жалостливо смотрела на старшую дочь. Дядя Гриша после выпивки ничего не ел, быстро пьянел, косноязычил и соловело кивал головой, со всеми и во всем соглашаясь. Молчун дядя Семен лениво тыкал луковым пером в толсто-стеклую зеленую солонку.