Дикий селезень. Сиротская зима - страница 72

Анна Федоровна сына не осуждала. И чтоб приветить мужа — все свое терпение собрала. Знала, что не так поймут. У каждого человека в жизни случается свое счастье. К ней оно пришло с Георгием и ушло вместе с ним. Потом в один нескончаемый день слились неулыбчивые будни. Все на одно лицо. И вот встретила прошлое, молодость свою, снова пережила самое отрадное. И никто не понял — все осудили. Не Георгий ей был нужен. Хотела в прошлом силы почерпнуть. Откуда же еще их брать? Со временем, может, Миша своей жизнью порадует…

Лицо у Анны Федоровны постепенно выправлялось, очищалось от морщин, появившихся во время болезни. На любое доброе внимание к ней она улыбалась широко и от всякой шутки заходилась в мелком беззвучном смехе. Хоть и оправилась она после болезни, ходила все-таки нетвердо, волочила больную ногу, шаркала ею по полу и руку, которой как следует не владела, держала, точно на перевязи.

Землю у горизонта обняла перистыми крыльями огненная заря. Дома изнутри точно выгорели, и в них, казалось, держался малиновый жар, от которого красным золотом горели окна. Малиновый свет, истекая, дрожал в верхушках тополей, и надломленные горизонтом лучи вспыхивали в них десятками солнц, оплавляя зеленую тень.

Михаил завернул за угол дома. Зеленая тень уже опустилась на их маленький уютный двор, и только на скамейке под тополями целым пучком лучей была высвечена его мать. Казалось, лучи нащупали в зеленых сумерках близкий им цвет и скопились на нем, точно он помогал им светиться. Крыша противоположного дома будто погнула, перетерла, оторвала снопик малиновых лучей от солнца. И они, чудилось, еще целую минуту светились как бы сами по себе по эту сторону высокой крыши. И светилась мать. Вся малиновая в сшитом ей самой просторном полупальто.

Мягкая клетчатая шаль, пересыпанная нафталином и апельсиновыми корочками, до поры до времени лежала в сундуке, обитом жестяными уголками и полосками. А Михаил думал, что мать разрезала береженую шаль на подушечки для дивана и кухонные прихватки. А она — модисткой заделалась: раскроила и вручную сшила себе за считанные дни такую современную одежду. Чудо не объяснишь… Стало быть, он плохо знает свою мать. А ведь она талантлива. Хотя как-то не вяжется: его мать, тетя Нюра Забутина, и талантливая. Она талантлива вообще. Ее человеческий талант выплескивается наружу удивительными поступками, которых от нее никак нельзя было ожидать. Больницу потрясла пением в честь умершей. Сейчас вот «моднящий редингот», как на полном серьезе называл материно полупальто Громский.

Время словно бы повернуло вспять. Точно не было болезни матери и будто не приезжал отец. Это ощущение старого безмятежного времени, когда после учебного года он блаженствовал на каникулах, Михаил радостно испытывал каждое воскресное утро. Казалось, само время чем-то привлекал этот кусочек из жизни матери и сына Забутиных, иначе бы оно не повторяло его так часто.

Михаил никогда не высыпался. Но в воскресенье по привычке вставал в шесть часов, потягивался, вдыхал запах печеного теста и шлепал босыми ногами по прохладному полу на кухню, где хлопотала у печки мать. С незапамятных времен у нее было заведено: по выходным стряпать. Она раскатывала тесто и выдавливала тонкостенным стаканом с золотым ободком кругляши и полумесяцы, которые посыпала сахаром и в клетку исчиркивала ножом.

Испеченные пряники лежали в красной пластмассовой вазе под белой салфеткой. Михаил засовывал пальцы под салфетку, на ощупь выбирал пряник полумесяцем и, обжигаясь, откусывал половинку.

Мать, легкая и точная в движениях, в цветастом фартуке, не отрываясь от стряпни, ворчала всегда одно и то же:

— Нечего неумытому хватать. Рано еще — иди дрыхай, не мешайся под руками.

Михаил брал второй полумесяц и, радуясь продолжению сна, дожевывал мягкий пряник с хрустящей корочкой и просовывал ноги сквозь прутья кровати, давно ставшей для него короткой.

И продолжался светлый воскресный сон.

Михаил был благодарен времени за доброе отношение к ним с матерью, за то, что оно из года в год повторяет выходное утро.

И когда мать жаловалась сыну, что она уже дряхлеет, Михаил с горечью думал о том дне, когда само время будет бессильно повторить хлопоты матери у печки, красную вазу с пряниками. И тогда будет иная жизнь, в которой он уже никогда не наполнится безмятежным чувством материнского дома.