Дилемма выжившего - страница 5
— Это лучшее, что сейчас может с тобой произойти, — сказал папа, вешая шляпу, до раздражения старомодную, на крючок в просторной прихожей. — Учитывая, как ты опозорил доброе имя Бахов…
«Бах с прибабахом!» — взвизгнула в голове Дани Аленка-хулиганка из детского сада. Это воспоминание было неуместно, но каждый раз, когда кто-то заводил песню о вымышленном величии Бахов, на ум приходило именно оно. Даня был сыт этим величием по горло.
— Поэтому, если в тебе осталась хоть капля совести, не высовывайся.
— Не буду, — пообещал Даня. После узкой палаты с васильковыми стенами и окошком, глядящим в синий лес, огромные пространства родной квартиры казались неестественными. Сколько его здесь не было? Три месяца? Полгода?
— И еще. Когда тебе исполнится восемнадцать, ты переедешь в общежитие.
— Из-за Юльки?
— Из-за Юли. У нее переходный возраст на носу, нечего ей смотреть на брата-наркомана и думать, что подобные эксперименты — это нечто приемлемое в нашей семье.
«Бах с прибабахом!» — не унималась Аленка. Даня едва сдержал усмешку.
— Ясно.
— Пока живешь здесь, забудь об этих своих… друзьях.
Удивительно, но Даня и так их почти не помнил. Имена и лица смазались временем, одиночеством и строгим режимом в рехабе, не позволяющим втиснуть еще и размышления о прошлом.
— Хорошо.
Даня посмотрел на дверь, ведущую в зал: коричневую, с окошком в стиле ар-нуво, заполненным цветным выпуклым витражом, который он мог часами рассматривать в детстве.
— Мама там?
— Да. — Папа вышел из гардеробной без своего пальто, сразу не такой суровый, а немного даже неловкий, немного обрюзгший. — Но ты к ней пока не заходи. Для нее это все… большое испытание. Она сама позовет тебя, когда будет готова поговорить.
Даня кивнул, а сам подумал: «Вот сука. Эгоистичная, себялюбивая, мерзкая сука». Если для нее «это все большое испытание», то чем годы, проведенные в этой семье, были для него?
«Бах с прибабаааахом!»
Аленка что-то знала, не иначе.
Что не такой уж он и умный, Даня начал подозревать лет в десять.
Читать он научился в два с половиной года, обыгрывал деда в шахматы в три, к четырем множил в уме трехзначные числа и декламировал сложные поэмы, стоя на стульчике под взглядами очарованных гостей. Сменялись стулья и гостиные, неизменными оставались мамулино «Данюша, наш вундеркинд», ее духи с ароматом сирени и крепко сжатые пальцы на Даниных плечах, когда она подталкивала его, смущающегося от внимания, к гостям.
Даня жил в мире энциклопедий и мамулиной гордости, с которой та таскала его по кружкам и детсадам с разными уклонами.
— В тринадцать лет ты закончишь школу экстерном, — делилась она с сыном его блистательными планами на жизнь. — Поступишь в Сорбонну. Выучишься, станешь известным профессором. Доктор медицинских… математических… философских наук Даниил Бах, а?
«Даниил Бах» звучало по-новому, незнакомо. Долгое время он ведь вообще думал, что его зовут Вундеркинд, а Данюша — странное сокращение, вроде Жоры — от Георгия.
Даня ни на миг не забывал, что он — гордость и надежда своей семьи. Настойчивость мамули, с которой она рисовала Дане блестящее будущее, и одобрение отца-профессора, крайне уважаемого человека, чьих лекций ждали в лучших вузах Европы, не оставляли пространства для маневра. Даня стремился к звездам. А все тернии для него заботливо и решительно убирала мамулина рука.
Юлька появилась в размеренной жизни Бахов незаметно и незапланированно. Даня помнил большой скандал за запертой витражной дверью. Мамуля плакала и кричала, что не хотела этого, и что ее сын нуждается в ней, и что она не закопает его — его будущее — в обосранных пеленках. Папа отвечал что-то тихим, замаливающим голосом. Мелкая Юлька, непрошеная и ненужная никому в этой огромной профессорской квартире, надрывалась плачем в дальней комнате.
Восьмилетний Даня оторвался от приятно холодящего ладони стекла и пошел туда. Юлька была страшненькая, красная, и раздутая, и одновременно сморщенная, как изюмина. Пересилив страх перед этим жутеньким созданием, Даня коснулся пальцами ее плеча.
— Ну-ну, — пробормотал он. Крохотная влажная ладошка обхватила указательный и сжала его изо всех цыпленочьих сил. Юлька открыла глаза — такие же черные, как у Дани, только какие-то инопланетянские — и перестала плакать.