Дилемма выжившего - страница 9
То, что Бычок подбросить зайца не мог, Стас уже понял. Тогда, на паре, он запаниковал и схватился за первую мысль, даже толком ничего не обдумав. Но Бычок был обычным тупым здоровяком, который, ко всеобщему облегчению, исчезнет с факультета, провалив первую же сессию. Вряд ли он знал о Реке, вряд ли он знал о розовых зайцах. Не говоря уже о том, что вряд ли бы он додумался до такой странной, только Стасу понятной жути — распотрошенной игрушки в его рюкзаке.
В синтетических кудряшках наполнителя что-то было. Маленькая скрученная глянцевая бумажка. Записка? Она напоминала те, что кладут в китайское печенье. Однажды матушке на работе подарили целую коробку такого — и Стас незаметно выел ее всю, получив в придачу целый ворох несбывшихся счастливых предсказаний. С пересохшим горлом он раскрутил записочку.
«В чем смысл твоей жизни?» — вопрошалось в ней печатным шрифтом.
В груди мигом потяжелело, заломило в висках. Стасу показалось, что его окунули под воду. Уши наполнил рев поврежденного мотора и шум воды, но, если прислушаться, там будут и крики.
«В чем смысл твоей жизни?»
Он свернул записку, сунул ее обратно в наполнитель, а наполнитель остервенело запихнул в подсдувшееся розовое тельце. Прошелся до мусоропровода. Избавился от трупа.
Он был голоден, и можно было бы разогреть вкусный матушкин суп с тефтелями. Вместо этого Стас запер дверь на щеколду и открыл настежь окно, игнорируя то, как хорош и нежен ранний сентябрь в их растрескавшемся спальнике из хрущевок и скверов с бюветами. Не раздеваясь, забрался в постель, с головой укрылся одеялом.
В темноте все вопросы отпадали.
В школе Стасу было непросто. Это он к семнадцати вытянулся, к семнадцати голос сломался во что-то более-менее приятное, а линия челюсти стала твердой, даже мужественной. Когда Стас замечал мир, оказывалось, что и мир замечает случившуюся с ним перемену, дает крохотный шанс, что кто-то, кроме матушки, в этой жизни будет смотреть на него с любовью.
А тогда у него даже такого шанса не было: хилый, маленький, словно нарывающийся на жалость… или кулак. Учился средне, одевался — в то, что мама принесет с рынка, даже телефон (устаревший лет на пятнадцать) появился только к десятому классу. Дружил с одной Дашей, такой же странной и нелюдимой и абсолютно незаменимой при подготовке к очередному школьному мероприятию. Даша писала стихи — к 1 сентября и 8 Марта, к Новому году и Последнему звонку. Ее стихи потом читал со сцены актового зала весь класс. В этом была Дашина маленькая, сезонная власть над ними, и тающего флера этой власти хватало, чтобы одноклассники не цепляли ее и в беспраздничное межсезонье.
Стас стихов не писал. Он просто был слишком жалким даже для того, чтобы его обижать. После нескольких случаев одноклассникам это стало неинтересно, даже как-то стыдно. Коляс, рыжий заводила с едким взглядом и сотней рабочих способов нахулиганить и выйти сухим из воды, в приступе щедрости пообещал Стасу отмутузить любого, кто к нему полезет.
Это работало всегда. После Реки у Стаса было достаточно времени, чтобы намертво усвоить: там, где есть жертва, в конце концов объявляется и спасатель.
4
Комплекс спасателя
Сентябрь был хорош и нежен. Даня, ни разу не поэт, так и подумал, когда они со Светой Веснянко шагнули под ажурные тени парка: нежен, хорош.
— Так откуда ты? — повторил Даня, потому что Света отвлеклась на перебежавшую им дорогу белку. Издалека слышалось характерное клацанье орешка об орешек. В университетском парке, больше походившем на облагороженный дорожками и лавками лес, было много людей с детьми.
— Из области, — как-то неохотно ответила Света, посмотрев на него.
Вблизи она выглядела еще более земной. У нее были немного искривленные передние зубы и чуть косящий глаз, а хрящик на кончике правого уха, видимо, был когда-то сломан и поэтому заострялся как-то по-особенному, по-эльфийски. Даня с затаенным дыханием приветствовал каждое Светино несовершенство, бесконечно удивляясь самому себе.
— Название города тебе ни о чем не скажет, поверь на слово.
— Ладно. А почему именно физмат?