Дионис преследуемый - страница 8
Матушка, высочайшая из богов, бессмертная Ночь, как — скажи мне это -
Как мне следует, сохраняя неустрашимость, устроить власть над бессмертными?
...На вопрос Зевса Ночь отвечает:
- Как мне сделать, чтобы все вещи были одно и [в то же время] каждая отдельно?
- Охвати все вокруг неизреченно-огромным Эфиром, в середине него -
Небо, в нем — землю безграничную, в нем — море,
В нем — звезды, коими увенчано Небо. (Прокл)>19
В воззрениях орфиков мы также встречаем Титаномахию и фундаментально важную мистерию убийства Диониса, который был растерзан и съеден Титанами. Эта мистерия легла в основу орфической антропологии, в центре которой находится человек как двойственное существо, сочетающее в себе два начала — дионисийское и титаническое. Земная плоть мыслится как гробница для души («то сома инэ то сэма», «тело — это могила»), отсюда их стремление к победе над титаническим началом и освобождением небесного семени бога Диониса. Лосев поразительно точно охарактеризовал орфизм как «философскую теорию мифа о растерзании», он пишет, что «по учению орфиков, сам Дионис есть не просто идеальное бытие, но именно ум и, поскольку это бог, то именно мировой ум и мировая душа»>20. Распространенное заблуждение, гласящее, что в Античной Греции процветал культ тела (яркими чертами греческой культуры культ тела и антропоцентризм становятся лишь со времени сокрытия Дионисийского начала и «темной», таинственной мистериальной Греции), никоим образом не затрагивает воззрений орфиков и мистериаль-ную мудрость, беспощадно отметающую телесный элемент, подверженный распаду. Дионисийская Греция не знала культа тела вообще. В одной из лекций о боге Дионисе Евгений Всеволодович Головин говорит о том, что если мы собираемся рассуждать о досократическом периоде, мы должны принять во внимание, что «акцент, который делали греки, никогда не был акцентом на внешний мир и на тело, акцент был только на душе”>13>, однако немало важно понимать и то, что “в человеке античности тело не слишком отличается от души, то есть, нет строгого разделения тело-душа-дух: это единый организм, в котором тело занимает периферийную материальную позицию. Тело занимает позицию самую ничтожную, то есть, тело есть то, что погибает. Погибает оно примерно одинаково и для египтян и для греков — для всех них это почти такая же катастрофа, как, если бы мы, обрезая ногти или волосы, стали проливать слезы, что ногти лежат на полу, а волосы еще неизвестно где...”>14>. По убеждению Головина, античный мир знал лишь пренебрежение к материи и, безусловно, ему не был известен страх смерти, парализующий современного человека. Мы знаем, что ницшеанский дионисизм настаивал на низвержении “потустороненнего мира”, что был создан страданием и бессилием как последнее пристанище для слабых духом, но при этом дионисизм Ницше равным образом отвергал и “душу”, вместо того, чтобы “вспороть” тело скальпелем предельного безумия
>20 Лосев. А. Ф. Античная мифология в ее историческом развитии. М., 1957. С. 156.
и высвободить частицу растерзанного бога (и в этом, пожалуй, единственное отличие немецкого философа от античных мудрецов). В мире Диониса телу может быть уготована только одна участь — быть разорванным: безжалостно, мгновенно, яростно. Но никогда Дионисийское начало не настаивало на изнурении тела и телесном аскетизме. Лишь рассматриваемое отдельно от души, тело становится бесполезным бременем, но античный грек не воспринимал тело в контексте подобного разделения, полагая тело-душу-дух за нечто единое.
Несомненно, разделение на “потусторонний” и “посюсторонний” миры чуждо Дионису, чье воинство включает в себя и живых / одержимых богом и мертвых. Впрочем, как замечает Головин, подобное разделение чуждо всему греческому миру в целом. Речь должна идти о «мире вообще», «мире как таковом». «Для античной мифологии нет этого мира и того мира. Эти миры одинаковы. Точно так же сон и реальность, сон и действительность абсолютно совпадают. Между ними никогда не делается никакой границы, и это представление о сне и реальности отделяет нас необычайно от античного мировоззрения”