Длинные тени грехов - страница 7

Как всегда аккуратный и суровый дворецкий или, как он предпочитал себя называть, мажордом Ван Келлер опрашивал прислугу. Опрашивал досконально, скрипучим голосом, не выражая никаких чувств. Он не любил общаться с «низкими» людишками, но неожиданная смерть Васятки заставила заносчивого голландца выяснять, как оное безобразие могло произойти во владениях, ему подотчетных.

— Ты, жьенщина, прекрати плакать, и по делу говори, — строго посмотрел Ван Келлер на Глафиру, — ещьё раз спрашиваю: как сей отрок в кладовую попал? По чьему недосмотру, а?

— Так ить, сударь, — лепетала кухарка, — разве ж за ним уследишь? Я ему сколько раз сказывала, чтобы, значит, не смел… Бивала даже. Да, бивала! А он всё равно-о-о-о…  — из её глаз вновь хлынули слёзы.

Голландец нахмурился.

— То есть, он часто вытворьял такое, но его проступок не получьил достойного порицания! Мне не доложили. Мне! Скрыли. Ты, жьенщина, виновна в укрытии и недонесении… Понесёшь наказание!

В людскую, куда мажордом спустился для выяснения неприятных обстоятельств — не пускать же «чёрную» прислугу на второй этаж, вошёл повар Гийом. Блеснул на голландца лукавыми тёмными глазами и негромко произнёс:

— Сия особа, позволю напомнить, состоит в моём подчинении, и только я могу…

— Нет, я отвечаю за всю прислугу, — сухо ответил Ван Келлер, — и мне решать…

— Тогда придётся мне обратиться к его сиятельству, — прищурился француз, — потому я не могу творить свои блюда! Кругом одни сумасшедшие фанатики. Только что эта ненормальная Перпетуя посмела ворваться ко мне в кухню и поливала всё водой, бормотала всякий вздор о чертях, меня оскорбляла! Теперь вы третируете мою работницу, мешаете ей исполнять свои обязанности! Моё искусство не выносит суеты.

— Ваша работница не исполняла свой долг, — голос Ван Келлера стал ещё холоднее, — позволяла себе… О, ладно, — он подумал, что повар, пожалуй, и пойдёт к князю, француз, что с него взять, да ещё католик, — позже об этом поговорьим. Скажи, жьеньщина, а не болел ли чем мальчик?

— Какое болел! — всхлипнула Глафира, — Вон, то и дело есть хотел! Здоров он был. И Анна Николаевна то же скажет. Уж как она не хотела, чтобы он по ночам в кладовую шастал, всё уговаривала его не грешить…

— Та-а-ак, — Ван Келлер выпрямился, — все знали, кромье меня. Поньятно. Следующий вопрос: пропало ли что из вверенного тебье, жьеньщина, имущьества?

— Чего? — кухарка перестала плакать и вытаращилась на мажордома.

— Не пропало ли что из продуктов, Глафира? — перевёл Гийом, который освоил язык новой родины весьма пристойно и даже читал в часы досуга многомудрые вирши Симеона Полоцкого и напевные — боярина Квашнина.

— А-а-а, — протянула несчастная кухарка, — ну да… что-то такое было. Вроде бы небольшого куска окорока, того, что со Святок остался, не было. Кинулась вот сейчас только — ан, нет, лежит на месте. Всё, как есть, окромя того пирога… Попутала чтой-то, видать.

Ван Келлер недовольно пожевал губами, подумал и махнул брезгливо рукой:

— Иди себе, работай. Но я с тьебя глаз не спущу, недостойная.

Когда очередь дошла до Степана, дворецкий изрядно утомился, но сдаваться не собирался.

— Почьему ты, Степан, не следил за отроком? — ткнув пальцем в бывшего денщика, спросил Ван Келлер, — Ты не знал, что он ночью уходит?

— Сударь! — возмутился Крайнов, — Я Васятке не нянька, чтоб смотреть за ним, парень-то сам по себе. А сплю я крепко, привык на службе. И что это вы меня допрашиваете? По какому праву?

— По праву мажордома, а ты под крышей сей пребываешь, невежа. В кладовую Василий как проник, а? Ключи у кого имеются?

— Да моё-то дело какое? — насупился бывший денщик, — У меня ключа нет, а почему открыта была кладовая — откуда мне знать?

— Ключи у меня, у госпожи Анны, у нерадивой кухарки, у господина Гийома и боле не у кого, — нудным голосом перечислил голландец, — стало быть, кто-то забыл запереть или, — мажордом помолчал, — по злому умыслу не запер… Я должьен поньять, что такое случилось, и отчего оно?

Степан пожал плечами.

— Дела смутные творятся, — пробормотал он неуверенно, — вот и стражники лишнего позволяют себе…  — и поведал Ван Келлеру о своём разговоре с начальником караула.