Дневник горнорабочего - страница 16
На другого тоже упал корж, и не расплющил в лепешку только потому, что в лаве всегда полно всякого хлама: лес, штыб, мелкие куски породы: все это сдерживало давление. Но не останавливало. Под этим коржом он и задохнулся. Компрессионная асфиксия — так, кажется, это называется.
Мир не перевернулся, шахта не закрылась, практически ничего не изменилось со смертью посадчика. Пришел разве что инспектор и опечатал лаву. Охочие до подробностей людишки выспрашивают друг у друга детали происшедшего. Как, насмерть? Голову раздавило? Какой ужас! И глаза выскочили? Кошмар! Причем женщин интересуют не только эти живодерские подробности. Женат ли, разведен, с кем жил, сколько детей, какого возраста и т. д.Через некоторое время о нем забудут и, как говорят коллеги, вспомнят только на бутыльке.
На угле многое по–другому… Но все предельно честно.
ГРОЗы всю смену практиковались в разборке–сборке комбайна, а я ворочался на своем топчане — не спалось. Хорошо спится только тогда, когда спать нельзя, когда грохочет конвейер, сыплется товар, шастают начальники.
Вот еще одна страшная история. Рабочего завалило в нише. Тесно, низко — ни с домкратами не подобраться, ни с лагами. Поэтому били породу прямо на нем, под его вопли. Вообще, я заметил, шахтеры воспринимают смерть как нечто нормальное. Жалеют, конечно, погибшего, но не чувствуют неправильности и ужаса случившегося. Наверное, уже привыкли.
В сборнике «Краснолучье мое» нашел стишок Л. Вышеславского о крае родном, навек любимом.
Это точно, подсурьмил. Впервые попав на Донбасс, я удивился, встретив мужика с накрашенными глазами. Потом еще одного, и еще. «Да что такое?! — недоумевал я. — Почему здесь так много педерастов?» Хорошо хоть быстро объяснили, что к чему. Теперь сам хожу с черными глазами, и никого это не удивляет.
Смена прошла спокойно. ГРОЗы разбирали очередной завал, меня беспокоили редко. Этот месяц неудачный в плане плана и зарплаты. Учебный месяц, тренировочный.
На работе исследовал все нычки и пустоты в поисках чего–нибудь полезного, оставленного моими предшественниками. Люблю я брать, что не мной положено.
Один наш работяга интересно рассказывал об армии. Служил он в Ростове, в комендатуре, насмотрелся на солдатиков, едущих на дембель. У одного чурки на солдатской фуражке был генеральский козырек с дубами. У другого на рубашке под кителем — полковничьи погоны. Спрашивают, зачем? Приеду, говорит, в кишлак, сниму китель, родители скажут: — Молодец, сынок, за два года до полковника дослужился! У третьего среди множества нагрудных значков висел орден «Мать–героиня» 3‑ей степени. Говорят ему: — Ты чё, дурак? А он: — У нас в ауле все равно никто читать не умеет. А орден красивый.
Компетентная комиссия установила причину несчастного случая и обвинила в смерти посадчика самого посадчика. Нарушил, мол, технику безопасности, проводил посадку, не подкрепив кровлю дополнительной стойкой. Не удивительно. Во всех бедах обычно виноваты сами рабочие. Нарушают, падлы, технику безопасности. А кто их принуждает к этому? Кто в погоне за дополнительными тоннами требует давать добычь любой ценой?
Инспектор закрывает лаву за многочисленные нарушения. Не успел он еще до ствола дойти, как лава снова работает. Позвонили, пригрозили — запускайте, иначе ой вам, а не зарплата.
Или взрывается метан — комиссия находит в шахте окурок. Ага, курили, суки, вот в чем причина! Мужики рассказывают, что в газовых шахтах никто не курит, даже не пытается. Сами работяги следят за этим и жестоко карают нарушителя. А громоздкое оборудование при взрыве разлетается далеко в стороны, и тонны пыли оседают на почву. То есть, найти там окурок просто невозможно.
День пограничника. Наш пограничник Вовка взял выходной, завтра принесет сводку о потерях убитыми, ранеными и упившимися до смерти.
Лаву, где погиб рабочий, закрыли, участок расформировали. ГРОЗов раскидали по другим участкам. Наше звено пополнилось новыми работягами. Старые остались в меньшинстве, жмутся к друг другу.