Дневник «русской мамы» - страница 12
Перед отъездом русских на причале собралось множество наших. У нас было такое чувство, как будто мы прощаемся с родными. Когда баркасы начали отходить от причала, через борт полетели цветы, пакеты с продовольствием, одеждой, табаком. Накануне мы целую ночь готовили эти прощальные подарки, а собирали все необходимое больше недели. Я думаю, что в Осе не нашлось семьи, которая бы не дала чего-нибудь для пленных. Достаточно было только сказать: «Для наших пленных…»
Наш сосед, на днях ездивший в Берген, рассказал, что среди военнопленных в местном лагере, недалеко от Нюгордспарка, находятся несколько человек из Хаугснесского лагеря. Я сразу же отправилась с попутной машиной в Берген. В городе я обратилась к шоферу, возившемуся со своей машиной неподалеку от меня: не знает ли он, где поблизости находится лагерь для русских пленных? Шофер объяснил мне дорогу и, узнав зачем я туда отправляюсь, посоветовал быть осторожной и пожелал успеха.
Мне повезло: за колючей проволокой я сразу же увидела Ивана-большого, обстругивающего доски для барака. Я, пожалуй, не меньше обрадовалась, когда среди часовых заметила знакомого австрийца Полони. До войны он жил в Осло и был музыкантом. Через него я часто передавала посылки в Хаугснессе. Он должен мне помочь и сейчас.
Когда мне удалось увидеться с Полони, он предупредил, что здесь нужно действовать осторожно. Кругом много гестаповцев и полицейских шпиков. Я передала для пленных несколько свертков с хлебом и книги, которые получила в городской библиотеке.
Пять дней мы с мужем отдыхали в гостях неподалеку от Бергена. Я использовала это время для того, чтобы собрать подарки для пленных. Набрался большой узел, который я передала в Нюгордский лагерь. Часовой, стоящий около какого-то склада по дороге в лагерь, подозрительно смотрел на меня, когда я проходила мимо с большим узлом. Если бы ему пришло в голову окликнуть меня, то мне трудно было бы объяснить, кому я несу несколько десятков теплых носков, копченую селедку и два томика Горького.
Когда я передавала все это Полони, неожиданно появился эсэсовский офицер. Увидев меня, он строго спросил австрийца: «Что делает здесь эта женщина?» Тот немного растерялся, но затем ответил: «Она принесла мне кое-какие вещи из стирки». Эсэсовец подозрительно посмотрел на нас, пробурчал что-то и отошел.
Перед лагерем в Бергене усилена охрана. На заборах немцы развесили большие плакаты: «Воспрещается подходить к лагерной ограде, смотреть через нее».
На днях узнала, что в морском госпитале в Хагевике лежит испанец Мигуэль Варела. Он дрался во время гражданской войны в Испании на стороне республиканцев, а после победы франкистов пробрался в Норвегию. У него открылись старые раны, и уже более полутора лет он прикован к постели. Этому замечательному человеку я принесла свежих ягод и цветов. Он довольно хорошо говорит по-норвежски. Как ребенок, он радовался скорому выздоровлению.
Удалось установить связь с пленными, которых перевели из Оса в Фьелль. Я узнала, что каждый день в Берген приезжает почтальон из Фьелля. Уговорила его взять немного еды для военнопленных. В будущем, может быть, удастся передать побольше. Во всяком случае, хорошо уже то, что восстановлена ниточка, порванная в связи с отъездом пленных из Оса.
Позавчера поехала в Берген, но неудачно. Попала в самый разгар воздушной тревоги. Нас загнали в бомбоубежище, где мы прождали несколько часов. Это был ужасный день для Бергена. Англичане бомбили город, особенно портовую часть, где скопилось много немецких судов, а также Лаксевог, где строилась база подводных лодок (на строительстве работали русские пленные)[8].
Каждый день посещаю лагерь в Тесдале. Начальник охраны согласился передавать пищу пленным — конечно, при условии, что и ему будет перепадать что-нибудь вкусное. Вместе с нашими женщинами по вечерам носим продукты в лагерь. Очень устаю, путь неблизкий (16 километров туда и обратно), дорогу сейчас размыли осенние дожди. Зато усталость как рукой снимает, когда вижу радостные глаза переводчика Василия (до войны он был ветеринарным врачом), принимающего еду для своих товарищей. Он попросил у меня мою фотографию и потом рассказал, что пленные сделали рамочку и повесили фотографию в бараке. Меня, правда, это не столько тронуло, сколько испугало. Но Василий успокоил: если немцы спросят, кто это, то он ответит, что на фотографии его мать. Узнать же меня на фотографии нелегко: карточка старая, довоенная.