Дневник возвращения - страница 24

>Краков, 17 августа 1997.

Животные и другие не-люди не являются царями природы. Они лишены честолюбия, претензий, аргументов. Взять хоть ту же собаку. Поест, выспится, и больше ничего ей не нужно. Это если собака дикая, то есть динго. Домашней собаке нужны еще чувства. Потому что она домашняя. Но — ничего более. Предложите ей выпить или закурить. Откажется.

Если человек — царь природы, то кто же тогда животное? Нищий? У царей потребности самые разнообразные, у нищих — только минимальные. Что же касается этих человеческих потребностей… В Калифорнии, в США, продаются шоколадки (молочные) в форме человеческого уха. Это из-за того, что боксер Майк Тайсон, очень знаменитый, недавно откусил ухо другому боксеру. Того, другого, зовут Эвандер Холифилд. Они боксировали за титул чемпиона мира, ну Тайсон и откусил. Эти шоколадки называются «Evander Holey Ears»[24], а внизу на упаковке написано: «Попробуй, и ты убедишься, что одного тебе мало». Продаются они очень хорошо. А почему хорошо продаются? Потому что царю природы такие шоколадки нужны. Были бы не нужны, не покупал бы.

Откуда я это знаю? Из ежедневной газеты «Интернэшнл Геральд Трибюн», от тридцатого июля 1997 года, там про это напечатано. В газете есть разные сообщения. Вот другое, в том же номере. Магистрат итальянского города Флоренции издал руководство для туристов, в котором написано, что турист должен пользоваться туалетом, а не мочиться на площади в присутствии других туристов. Почему? Потому что турист во Флоренции, видимо, испытывает потребность, чтобы на площади, а не в туалете.

У царя природы обычно бывает не одна, а больше потребностей. Так, он купит в Калифорнии шоколадное ухо Холифилда (не одно, а, допустим, кило или полтора, согласно рекламе), сядет в самолет и полетит во Флоренцию. А там он помочится на площади, закусывая ухом Холифилда.

Увлекшись чтением, я обхожу своим вниманием статью о проекте канцлера Коля относительно реформы налоговой системы в ФРГ и ищу мелкие сообщения. Эти мелкие сообщения вовсе не такие мелкие, поскольку канцлеры и реформы проходят, а боксеры и туристы остаются. Есть! «Правительство Шри-Ланки опровергает слухи, будто в Шри-Ланке свирепствует холера. В связи с этим туристы могут спокойно приезжать в Шри-Ланку». Если правительство что-нибудь опровергает, значит что-нибудь свирепствует. Пусть приезжают, я не имею ничего против.

>Краков, 8 сентября 1997.

Трудно избежать в нынешнем сезоне вида осенних листьев. А в связи с этим — и меланхолических раздумий о быстротечности времени, которые находят свое выражение как в утонченнейшем философствовании, так и в простодушной констатации факта, что «время не спрашивает». Некоторые даже в четырех словах поясняют, в чем состоит разница («потому что не…» и далее то, четвертое, определяющее, чего время не делает). Люди бесцеремонные и простые тоже имеют право порассуждать.

Не счесть философских трактатов и стихов, раздумий и вздохов на тему и по поводу быстротечности времени. Всем им сопутствует «бесповоротность», без которой быстротечность не была бы быстротечностью. «Остановись, мгновенье!» — просит Гете. «Ну еще, ну еще, спой скорей песнь свою, соловей…» — поет Птицелов из Тироля. Все тщетно, и эта тщетность придает горько-сладкую драматичность призывам подобного рода. И та же птичка так уже не пропоет, и мгновение не остановится.

Время — это свершение. Когда ничего не совершается, не существует времени, во всяком случае без свершения мы бы ничего о нем не знали. Однако подобная ситуация бездеятельности чисто гипотетична. Даже если бы мы в молодости заснули и спали пятьдесят лет, мы бы проснулись стариками. Мы ничего не делали, но в нашем теле совершались, разумеется, биологические процессы.

Но есть все же способ повернуть время, заставить его пойти вспять. Им мы обязаны технике, и состоит он в обратном движении киноленты. Тут можно увидеть, как выглядит воплощенная мечта: время возвращающееся к своему началу. Люди бегут спиной вперед, задом выскакивают из трамвая, сначала пьют, а потом опускают на стол полную чашку. Эффект неописуемо комичный.