Дневник возвращения - страница 25

>Краков, 26 сентября 1997.

В Париже, на мосту Альма, летом несла службу дама в золотых очках, среднего возраста, прилично одетая. На вид она ничем не выделялась в толпе туристов, что тянулись той дорогой от Елисейских полей к Военной школе и Эйфелевой башне, а также от Эйфелевой башни и Военной школы к Елисейским полям. Авторское наблюдение: «прилично одетая» показывает, что автор жил в Париже как эмигрант из восточной страны, ибо коренному западному европейцу оно бы не пришло в голову. Там, где прилично одеты все, приличная одежда человека не выделяет, следовательно, ее не замечают. Не так, как на родине эмигранта.

Я, тот самый эмигрант, обратил на нее внимание не из-за костюма, но из-за деятельности, которой она занималась и которая, по мнению эмигранта, никак не подходила к ее приличной внешности. Ежедневно, с перерывом на уик-энд, в определенные часы, с обеденным перерывом, она сидела на складном садовом стульчике, тоже приличном и аккуратном, и принимала клиентов. Операция заключалась в обмене — клиенты давали ей французские франки, а она им давала хорошее самочувствие. В бедных странах это называется нищенством, в богатых же странах избегают столь резких определений. И потому говорят: care and share (заботиться и делиться) или же: transfer des fonds de solidaritŭ sociale (трансферт фондов общественной солидарности). Таким образом, дама была служащей, работающей в ведомстве этого самого трансферта.

Поскольку все люди там цивилизованные, погода прекрасная и местность красивая (мост Альма расположен в одном из самых живописных и к тому же богатых районов Парижа), операции проходили в атмосфере разрядки и взаимопонимания, то есть не без приличествующих случаю бесед, столь же цивилизованных, как окружающая обстановка и ситуация. Одну из бесед мне довелось услышать.

— Я здесь в отпуске… — сообщала сотрудница довольно бегло по-французски, хоть и с сильным немецким акцентом, — …но не могу позволить себе бездельничать. Вы же понимаете…

— О, да! Эти цены… Все ужасно дорожает.

В голосе парижанки слышалось искреннее сочувствие, ибо отпуск для французов — дело святое, оно заслуживает особо интенсивной поддержки. Дамы были разной национальности, но одного возраста и с одинаковыми coiffures[25].

Европейский Общий Рынок труда и капитала функционирует безупречно.

>Краков, 4 октября 1997.

Тридцать лет тому назад, находясь в деревне, я нашел на чердаке годовые подшивки «Ле Монд Иллюстре», иллюстрированного еженедельника девятнадцатого века. Он был и в самом деле иллюстрированный, правда, еще не фотографиями; фотографию только что изобрели, но еще не знали, что ее можно использовать в прессе. Торжества, балы, сражения, пейзажи, морские бури и события помельче представляли читателю рисовальщики, фантазия которых и в то же время заботливое воспроизведение деталей отличались особой прелестью. Из очередных выпусков хроники я узнал, что во Франции наступило правление Наполеона III (le Second Empire[26]), что в Северной Америке началась гражданская война, а в польской провинции Российской империи вспыхнуло ноябрьское восстание[27]. Также узнал я о трагической мексиканской экспедиции Максимилиана[28], европейских завоеваниях в Азии и Африке, о поражении французов под Седаном и Парижской коммуне. Даже нашлось место для репортажа о праздновании в Кракове юбилея нашего национального писателя Крашевского[29]. Корреспондент из Парижа, несмотря на французскую воспитанность, не сумел скрыть своего удивления чрезмерностью этого многодневного торжества, бесчисленным количеством и продолжительностью речей и банкетов, и того, как ему в конце концов все это надоело.

«Ле Монд Иллюстре» был изданием respectable. Уважаемым, лояльным, просвещенным, богобоязненным, патриотичным, консервативным и позитивистским. То есть таким, какими были его потребители. А других не было, девятнадцатый век был веком мещанства и его добродетелей, восторжествовавших — как казалось в то время — уже раз и навсегда. Очень далеко еще было до конца века двадцатого, когда популярность изданий тоже стала зависеть от их конформизма, то есть — поддакивания духу времени, но теперь уже — совершенно другому.