Дневник возвращения - страница 30

Почему это так — ясно. В эпоху Цезаря все делалось вручную, а рабочая сила была дешева. Сегодняшние ракеты и бомбы — это летающие компьютеры, а за это нужно платить.

Если принять во внимание всеобщий рост всеобщей зажиточности со времен Цезаря, можно спорить о том, насколько возросла эта стоимость реально. Иначе говоря, мы расходуем больше, потому что можем это себе позволить. Зато другой, неэкономический аспект этой проблемы очевиден и бесспорен. А именно: если способы умерщвления до бесконечности совершенствуются, тело человека, умерщвление которого и есть цель этого совершенства, не изменилось с момента его сотворения. Моя печень, мое сердце и все другое мое также неспособно противостоять камню, палке и ножу, как и ракете, которая попадет в меня, будучи управляема со спутника. Моим жизненным органам это безразлично. И я только тогда не буду чем-нибудь умерщвлен, если в меня ничего не попадет. В связи с этим я обращаюсь с призывом к тем, кто намерен или будет намерен чем-нибудь в меня попасть, хоть камнем из доисторической пращи или бейсбольной битой: не надо, я умру сам, и к тому же совершенно даром. Достаточно немного подождать. Так что — капельку терпения, пожалуйста.

>Краков, 7 июля 1999.

Некоторые чувства прекрасны, они вызывают всеобщее уважение или приносят удовлетворение тому, кто их испытывает. Страх — никогда. Страх всегда уродлив, зачастую отвратителен. К сожалению, страх постоянно нам сопутствует, мы непрерывно боимся того или другого, но всегда чего-то конкретного. Даже если большой страх на минуту сходит со сцены, малые страхи остаются как толпа статистов. Страхи, опасения и заботы имеются у нас в бесконечном количестве и разнообразии, поскольку к страхам сиюминутным добавляются страхи прежние, то есть — комплексы. Человек, который некогда был голоден, бит, унижен, — боится прошлого, а кому прошлого бояться нечего, боится будущего. Будущего боимся мы все, так как в отличие от других существ наделены даром предвидения. Страх воображаемый более мучителен, чем кратковременная опасность, ибо у нас больше времени на то, чтобы мысленно вновь и вновь возвращаться к нему.

Из сказанного следует, что мы постоянно живем в уродстве, вездесущем и всепроникающем, чужом и собственном. Тот, кто пообещает освободить нас от страхов — а мы ему поверим, — станет нашим владыкой. И этого следует бояться больше всего.

>Краков, 23 июля 1999.

Прометей.

Святой мученик гуманистов, любимец антропоцентристов. За свой проступок был наказан сурово, но справедливо. Он украл, присвоил нечто ему не принадлежащее, не им придуманное. Он должен быть покровителем тех, кто крадет патенты, промышленного шпионажа. На него ссылаются спасители человечества любых мастей. А результаты хорошо нам известны.

Д-р Фауст.

Был бы хоть доктором медицины, так нет — он доктор философии! Захотел стать бессмертным, и чтобы достигнуть своей цели, продал душу дьяволу. Уже за одну эту сделку он заслуживает дисквалификации, равно как и за саму идею бессмертия. Только такой торгаш может предлагать подобный товар. Патрон fitness clubs[31] и косметики.

Люцифер.

Иными словами — вечный склочник. Взбунтовался против Создателя, не имея никакой альтернативной программы. Не для того, чтобы где-то что-то исправить, а лишь затем, чтобы стать важной персоной. Захотел выделиться, и ему это удалось, но нам-то что с того?

Посвящаю Эдгару Аллану По —

классику литературного триллера

>Краков, 8 января 2000.

Сидя у стены, он поднял голову, и ему почудилось, что квадратный потолок размером два метра на два, потолок из полированной стали — такой же стальной, гладкий и полированный, как квадратный пол и четыре стены без единого отверстия, — что этот потолок стал ниже, чем был минуту назад. Он поднялся, вытянул руку и замер в ожидании. Ждать, когда потолок коснется вытянутых пальцев его руки, начиная со среднего, долго не пришлось. Сомнений не было: потолок опускался медленно, но неуклонно.

Он снова сел, но головы уже не опускал. Вглядываясь в потолок, он строил следующие умозаключения: