Доказательство - страница 15

Всю жизнь литературовед тщательно изучал мировые шедевры слова, писал объемные работы, перечитывал, перечитывал, перечитывал классиков и новинки — всё только для того, чтобы ответить на один-единственный вопрос — как защитить душу. Душа и вопросы о ней стали для литературоведа чем-то вроде щита, скрывающего уродство тела. Профессор старался не думать об этом, но с невероятным упорством отрицал физику, изыскивая средства для того, чтобы доказать насколько она малозначима в мире, где всем правит душа — и будет править, если верно защищать её. Возвращаясь из университета в крохотную квартирку, заваленную книгами и заплесневелой едой, литературовед не жалел, что не обзавелся женой, приходя из дома в университет, литературовед не думал о том, что ему сочувствует вся кафедра: такой некрасивый, вот не повезло человеку в жизни. Профессор лишь улыбался отчужденно и строил свою гипотезу. Мало кому открывал свои мысли, одиночество тоже закрывало его душу от ран — откровенность не была востребована. А вот идея должна была стать новым словом в его жизни, должна прояснить всё. Что-то вырисовывалось в его теории, что-то выпадало из нее, разрушая до фундамента все выводы, но профессор не останавливался ни на минуту до той поры, пока не остановилось его сердце.

Ему всегда представлялось, что после смерти он утратит лишь одно — свое тело. Нет, он был достаточно образован, чтобы понимать, что не окажется на пухлом облаке рядом с пухлым апостолом, читающим пухлые книги. Он лишь свято верил в то, что его идеи не могут просто так стереться в пространстве и времени.

Однажды он упал, а, очнувшись, открыл глаза и долго смотрел в небо, однако, поймав себя на мысли, что на князя Андрея он совершенно не похож, да и небо вовсе не над Аустерлицем, решил подняться и попытаться добраться до больницы. Недуг последних месяцев набирал обороты — вовсе не хотелось снова упасть посреди проспекта. Только встав, отряхнув рукава и подобрав портфель, профессор осознал, что находится в мире совершенно пустом и звонко тихом. Он оглянулся. Плетение ограды парка едва уловимо изменялось: если смотреть достаточно долго, то можно проследить, как кованые завитки движутся, но стоило лишь моргнуть, всякое движение прекращалось. Листва казалась голубой. Асфальтово-голубой. Мертвой. Пустынная улица струилась белоснежной разметкой. Здания казались лишь декорациями, нарисованными на полотне воздуха, — они плавно колыхались, но застывали, стоило лишь прищуриться на небывальщину. Поначалу удивления не было. Только тихий вздох:

— Так вот оно что. Вот оно как.

— Да, именно так. — неизвестно откуда перед профессором предстал коротко стриженый мужчина в явно дорогом костюме. Незнакомец пританцовывал и щелкал пальцами, словно задавая ритм лишь одному ему слышной музыке. Можно было счесть его помешанным, если бы не пронизывающий взгляд, заставляющий все вокруг застывать в немом оцепенении, да идеально белый воротничок — профессор был почему-то уверен, что у сумасшедших нет времени на то, чтобы полировать запонки и выглаживать рубашки.

— Вы, позвольте спросить?..

— Геометр, профессор Ман, Геометр. Приятно видеть вас.

— И мне, — слова литературоведа прозвучали не очень-то уверенно, однако человек напротив, казалось, воодушевился:

— Не представляете, какая для меня честь! Вы — и ко мне! Приятно, неимоверно приятно. Позволю себе заметить, что без вас тут сложновато мне пришлось бы, а ваша помощь просто необходима, просто необходима, — последние слова представившийся Геометром пропел на довольно высокой ноте, потом подпрыгнул и хлопнул в ладоши.

— Простите великодушно, но как же? — от таких выкрутасов глаза профессора полезли на лоб. Даже если отмести само поведение Геометра, слова были более чем странными. Зачем он мог понадобиться? Его, что, ждали? Почему? И как?..

— Оставьте, профессор, оставьте! Неужели вам требуются объяснения, вы же умный человек! Вы же, повторюсь, профессор! — видимо, само слово «профессор» вселяло в Геометра такой энтузиазм, что произносил он его с особым смаком, выписывая при этом немыслимые па. — Профессор, вы же всю свою жизнь искали один ответ, нет, разумеется, вы его не нашли, но вы же выросли, профессор! Вы-рос-ли. Хоть вы и не математик, но родная мне душа, я уверен, — слово «душа», напротив, звучало почти оскорблением.