Дом лесника (СИ) - страница 8

стр.

— Остыл?

Ее вопрос несёт прямой как палка смысл. Настолько буквально, что даже смешно — кочерга шипит в углу, и мелкие взвеси пара реют над ней лёгким дымком. Эрик смеётся, как умалишённый, превозмогая боль, и Айла выбегает на улицу продышать мозги.

— Идиот! Ну, какой идиот! — она цедит сквозь зубы, лезет под днище машины, куда стратегически заныкала аптечку, украденную в родной Эрудиции — Айла стащила её вместе с парализатором, когда пыталась спасти эту безмозглую тушу от казни.

Медикаменты за Стеной были на вес золота, а медицина превратилась в бабкино знахарство — если ты ранен, то застрелиться проще, чем излечиться, так какого хрена он намеренно подвергает себя риску? Самообладание трещит по швам, ей страшно возвращаться назад — она так яростно желала ему смерти, а теперь хочет набить ему рожу лишь за то, что он уродует себя.

Вне Чикаго вся её ненависть вдруг потеряла смысл, а образ хладнокровной стервы стал тесен в груди.

Не разрыдаться. Айла опирается ладонями на капот, глубоко дышит и считает про себя. На счёт три она резко бросается к дому, словно в атаку, и запирает за собой дверь на засов.

========== 5 ==========

— Если ты решил сдохнуть, то пуля в голову была бы гуманнее, не находишь?

Айла сметает хлам с кушетки и одним волевым жестом руки приказывает Эрику сесть.

Он подчиняется. Пульсирующая боль тянет за собой апатию, а желание до хрипоты выяснять, кто здесь главный, сходит на нет.

Айла, по сути, никогда его и не боялась, будто видела его насквозь. Слои бронебойной стали, колючая проволока, противотанковые ежи — она преодолела их с какой-то пугающей лёгкостью, словно нехотя. Вытащила на свет божий всех его демонов и изгнала их, чтобы после ударить в самую больную точку. Демоны вернулись ещё злее, загадили душу ещё основательнее, выдрали понятие совести с самой подкорки, не оставив шанса отмыться от тех дел, что он тогда наворотил. Выхаркать, выблевать с кровью все эти долбанные сопливые чувства, которые эта дрянь всколыхнула со дна его циничной души, стало тогда идеей фикс, но сейчас они упрямо лезут назад блядской розовой пеной, потому что слишком много осталось недосказанностей в этих проклятых отношениях.

— Зачем ты нянькаешься со мной? Тебе не похрен? — лениво тянет он и смотрит на неё сквозь надменный прищур.

Он подпускает её к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Айла держит банку с обезболивающим и бутылку с антисептиком, придирчиво осматривает кожу. Он готов поклясться, что видит в её глазах отвращение.

— Не для того я вытаскивала тебя из дерьма, чтобы ты так бездарно всё проебал. Мог бы предупредить ещё в тюрьме, что тебе в хер всё это не впилось, — она берёт его за подбородок и поворачивает шею к тусклому свету керосинки.

Её пальцы холодные, как лёд, а движения нарочито грубы. Неловко, нервозно, Айла плещет жидкость на ожог, заставляя Эрика выть в закушенный кулак. Как же это до боли знакомо — она лечит его раны, а близость её тела будоражит нервы, будто нет между ними пропасти в годы боли. Её небрежные тычки, хамские манеры и неприкрытая ненависть в каждом прикосновении лишь сильнее провоцируют на повтор, и пусть в её глазах он снова станет последней сволочью — плевать. Шансов на искупление ему не давали.

— Зачем ты это делаешь? — она кивает на его изуродованную шею, отставляет лекарство, складывает руки на груди и ждёт ответа.

— Хочу от нее избавиться. Очень уж особая примета.

С такой татуировкой не затеряться в толпе. Местные хорошо осведомлены — командир военизированной фракции слишком желанная добыча, слишком для того, чтобы оставить его в покое и позволить бросить своё кровавое ремесло. Ради этих чёртовых меток он сдался в добровольное рабство Джанин. Ради них он выворачивался шкурой наружу со дня Церемонии выбора. Из-за них была изгнана женщина, которую он любил.

Живые, осязаемые воспоминания в обломке зеркала преследовали его день ото дня, тыча прямо в глаза немым укором. Утраченная власть, ошибки, которые не исправить, ложь в обе стороны — всё сосредоточилось в этих проклятых квадратах. Эрик не помнит, когда впервые взял в руки докрасна раскаленный прут, но легче от этого не стало.