Дом на Северной - страница 13
С каждым днем солнце припекало все сильнее и сильнее. Старик по-прежнему выходил в полушубке, но его размаривало, и он возвращался в дом, ложился на печь и лежал часа два, отдыхая телом и чувствуя, как мелким ознобом из него выходит хворость. К середине лета ему совсем стало хорошо, и теперь он семенил по двору, покрикивая на кур, овец и Катю.
Однажды, облокотившись о забор, он наблюдал с интересом за стройкой и за машинами, подъезжавшими и стройке. Один из самосвалов неожиданно свернул, через пустырь направляясь к их дому. Старик даже привстал, испугавшись, когда самосвал вплотную подъехал к забору.
— Принимай гостя! — крикнул шофер, высунувшись из кабины.
Старик всматривался в шофера, пытаясь отгадать, кто же это подъехал. Вроде знакомый. Подошел к кабине — действительно, за баранкой сидел шофер, который в прошлом году откусил у него огурец.
— Во-первых, гражданин водитель, — сказал наставительно старик и сердито хлопнул себя по бокам, — здравствуйте. Невежда! Это во-первых, а во-вторых…
— Во-вторых, как приехал, так и уматывай, Кондор, дорогой. Кондор!
— Я такого не говорил, — рассердился старик и погладил свою бороду.
— Нет, говорил, папаша. А спета песня ваша…
— Не говорил, сукин ты сын, такое!
— От сукина сына и слышу. Осторожно на крутых поворотах, Кондор, заносит, а в человеке девяносто процентов воды. Особенно на крутых поворотах после дождя.
— Кошмарный ты человек, гражданин водитель.
— От такого же комара и слышу. Я вот сейчас напою водицею моего жеребчика и — будь здоров, папаша-дедушка! Назови мне третью в Европе по длине реку? Не зна-аешь!
Шофер выскочил из машины и тут увидел Катю, стоящую у сарая.
— Ох, красавица! — Шофер забыл ведро и направился к ней, маленький, черный, улыбающийся. — Это ты, Катенька Зеленая? Здравствуй, здравствуй!
— Здравствуй, — тихо ответила Катя. — Кто тебе сказал, как меня зовут?
— А земля сказала. Земля у меня словно мать родная, все знает, обо всем говорит. Как поживаешь? А злой у тебя папаша. Прямо кипяток. Фу-ты ну-ты, все мы от Марфуты… Пошли посидим на лавке.
Старик зло сплюнул и не торопясь, с гордым, заносчивым видом направился во двор, постоял во дворе и, досадно махнув на скворца, пошел в дом. Катя присела рядом с шофером и улыбнулась. Она сама не знала, почему вдруг на нее напал этот мелкий, беспричинный смех. Ей было смешно, что он, шофер, такой грязный, чумазый, как будто уж лет сто не мылся, у него в мазуте подбородок, на нем рваный пиджачок… все ее смешило, всю распирало от смеха, и она не могла усидеть на месте.
— Ой, чего ж ты такой? — спросила она, не удержавшись, и повела плечом, и так, что самой стало удивительно легко, просто, будто и человека этого знала давно-давно, и было ей с ним хорошо.
— Какой «такой»? — спросил шофер, оглядываясь и заражаясь смехом. — Немазаный-сухой, так?
— А хоть бы и так!
— Так-то так, красавица, но я же не байбак. — Шофер подвинулся и взял ее за руку. — А меня ты разве знаешь, красавица, Катя Зеленая? Нет, не знаешь меня. Вот в чем погибель твоя.
— Чудно как говоришь, чумазый. Ты поп, что ли? Об чем тебя ни спроси, все ты знаешь, на все-то у тебя ответ готов. Как звать-то тебя по имени?
— Юра я буду, — глухо ответил шофер, подумал и добавил: — Да, действительно Юра. Юра — это неплохое имя. Правда?
— Имя — все хорошие. Вон чудно как говорят: «Как хочешь зови, только хлебом корми». А ведь и правду говорят!
— Юра — хорошее имя, правда, красавица? А сколь тебе лет?
— Лет мне? Не маленькая, чай, я. Уж… А что тебе лета мои сдались? Лета не красят человека, а мудрят его. Есть люди, которые живут двести лет и двести лет молодые. А умрут — сразу стареют.
Шофер направился к машине, сел в кабину, потом выскочил оттуда с ведром.
— А любить меня будешь, красавица? — спросил он, останавливаясь, но вдруг сорвался с места, заспешил к колодцу, с грохотом опустил в колодец ведро, чуть не сорвав ворот с петель, перелил воду в свое резиновое, обмочив при этом брюки.
И тут вышел из дома старик.
— Все бегаешь, шустренок? — спросил он миролюбиво у шофера и сел на крыльцо, что-то пережевывая.