Дом у Русалочьего ручья - страница 26
— Этого я и боюсь, — пробормотала она. — По-моему, эта машина умнее меня. — Она осторожно дотронулась до сверкающей поверхности. — Скажи честно, Мерфи, ты хотя бы раз выезжал на ней из гаража с тех пор, как купил?
— Фиби, послушай, это всего лишь машина. Она мне нравится, но если на нее нагадит птичка, просто езжай в мойку. Ее можно починить, можно выбросить на свалку. Это просто куча железа на колесах.
Ну уж нет, она прекрасно понимала, что это вовсе не куча металла. Перед ней стояла мечта и сказка. «Седан» был прямо-таки воплощением безопасности и стабильности. Машина ее мечты, абсолютно точно.
До чего же было бы здорово водить такую машину!
Ее пальцы нежно заскользили по кожаной оплетке руля.
К черту осторожность, к дьяволу гордость! Фиби повернула к Мерфи сияющее лицо.
— Если ты опять меня дразнишь, клянусь всеми святыми, я тебя…
Его руки осторожно коснулись ее волос. Пропустив прядь сквозь пальцы, он ответил:
— Я говорю с тобой совершенно серьезно. Бери ее, детка, и наслаждайся ездой.
— Хорошо.
Она едва сдерживала дрожь в теле, прямо как возбужденный щенок. Фиби даже не подозревала, что так чувствительна к материальным благам — пока не оказалась в доме Мерфи, на его сверкающей уютом кухне, возле его шикарной машины.
— Ну и ладушки, договорились. А теперь давай пойдем, запишешь номер кода в гараж, номер моего пейджера и сотового телефона.
Все еще ослепленная машиной и немного ошарашенная своим решением, Фиби последовала за ним к длинному стеллажу вдоль стены гаража. Он просто спятил, что готов доверить ей такую дорогую, совершенно новую, необъезженную машину. Она готова была поклясться, что в салоне еще пахнет свежей кожей. Но, Господи, до чего же этот «седан» ей нравится!
Найдя листок бумаги, Мерфи нацарапал на нем несколько номеров.
— Вот, держи.
— Да, пригодится на всякий случай, — пробормотала она, с трудом возвращаясь к реальности. — Я не привыкла, чтобы обо мне кто-то заботился, Мерфи. Все это так… так необычно для меня.
— Я и не думаю о тебе заботиться, — ответил он, поправляя на голове бандану. — Я всего лишь предлагаю тебе безопасную гавань. — Он нахмурился и уставился на свои ботинки. — Черт возьми, Фиби, у тебя будет ребенок, а дела твои, похоже, идут из рук вон плохо.
— И тут мне подворачиваешься ты с твоими сладкими речами.
Она не знала, то ли стукнуть его, то ли обнять в благодарность за все, что он для нее делает.
Она легко дотронулась до его руки.
— Ты все-таки волнуешься обо мне.
— Да уж, похоже. — Он снова нахмурился. — Но ведь черт знает что творится с тобой, Фиби.
— Это правда. Но все пройдет, все меняется, Мерфи. — Она положила руку себе на живот. — Я позабочусь об этом ребенке. Я позабочусь о Берд. Ты не должен беспокоиться о нас.
— Не должен? — Все еще хмурясь, он осторожно повел рукой возле ее живота, не прикасаясь к ней. — Тогда почему я все же волнуюсь? Беспокоюсь о вас троих?
— Не знаю.
Солнечный луч скользнул в окно. Волоски у него на руке вспыхнули золотом. Не глядя на нее, Мерфи указательным пальцем дотронулся до живота Фиби.
— Этот ребенок, Фиби, еще такой крошечный, такой беспомощный… — Он покачал головой. — У него нет ни отца… нет ничего.
Его палец, казалось, прожигал ее кожу, жар шел сквозь все тело, до самого позвоночника.
— У ребенка есть я, — прошептала она. — Мы справимся.
— Ты все время повторяешь это. — Не отнимая руки, он поднял на нее глаза. — Тони был просто кретином. Рисковать этим… Быть таким неосторожным… С тобой. С Берд. С этим малышом.
Солнечный свет вместе с его прикосновением пронизал ее тело, наполнил его теплотой, и Фиби почувствовала, что тает, плавится в нем. Ее сердце замерло, потом забилось с удвоенной силой. Тоска водопадом вливалась в душу, наполняя ее болью.
Если бы…
Самые печальные слова в мире! Вот если бы…
— Тебе уже так давно приходится быть сильной, верно, детка? — Он, наконец, убрал руку и отошел от нее, бормоча: — Что за черт…
Гаражная дверь со скрипом отворилась, впуская в помещение ослепительный летний день. Как бы ей хотелось, чтобы его рука еще оставалась на ее животе! Этот человек ей нужен, так нужен, но она никак не могла облечь свою жгучую потребность в слова. Она никогда не позволяла себе думать о том, как одинока. Но до чего же она одинока!