Дом вампира и другие сочинения - страница 49

. «В своем первом романе Джордж Вирек, удививший мир как поэт, еще больше удивляет как рассказчик», — отметила «Los Angeles Times», а «Salt Lake City Tribune» назвала его «новой сенсацией в литературе». Филадельфийский литератор Уильям Уотс констатировал, что если Вирек «начинал как вундеркинд, то теперь он вырос в настоящего и сформировавшегося художника».

Самую высокую оценку книге дал английский поэт и критик Артур Саймонс, символист и пропагандист символизма, писавший автору 13 октября 1907 г.: «Идея оригинальна, форма искусна, финал оправдывает всё развитие событий. С вашей идеей я согласен, в метафорическом смысле и не только. <…> Из символа вы сделали действительно впечатляющую историю. Она наводит на мысль об Уайльде, но Уайльд испортил бы ее украшательством и смазал бы финал. Здесь есть сила, и эта сила заставляет дочитать до конца»[14]. Вирек не возражал, когда его называли «первосвященником культа Оскара» и «лучшим учеником Уайльда в Америке». Даже если говорившие вкладывали в это негативный смысл…

Содержание «Дома вампира» понравилось не всем, но не вызвало отторжения. Газета «Buffalo Courier» назвала его «непривлекательной, но великолепной историей». По мнению «Pittsburgh Index», «книга производит зловещее впечатление, и тень «вампира» еще долго преследует вас после того, как дочитаны последние слова». Обозреватель «Atlanta Constitution» заметил, что «Дом вампира» не отпускает читателя, добавив: «Слишком сильно для легкого чтения на ночь, но это — похвала». Рецензент портлендской «Oregonian» развил аналогию: «Читатель тянется к «Дому вампира» как магнит к металлу, книга засасывает его, как паук — муху». «Minneapolis Tribune» вступилась за автора: «Это не патологическая история, как о ней говорят, потому что за ней лежит идея, которая слишком велика для патологии».

В 1909 г. «Дом вампира» вышел по-немецки в авторской версии. На исторической родине автора он не вызвал заметного резонанса, хотя берлинская газета «Lokalanzeiger» — известная тем, что ее читал кайзер, — усмотрела в стиле и теме романа «культурную и историческую ценность, которая далеко превосходит преходящие интересы дня». Тот же рецензент сделал неожиданное наблюдение: «Этот вампир может быть понят только на американской почве, с ее мистическими и символическими течениями». Гамбургская «Nachrichten» назвала роман «самой подходящей книгой для нас — детей века, столь сведущего в четвертом измерении, что привидения стали для нас чем-то вроде слуг. Мысль о том, что гений — всего лишь воплощение интеллектуальных ценностей своей эпохи, четко выражающий то, что тайно работает в сознании всех, может быть фантастической, но заслуживает серьезного осмысления и рассмотрения». Вирек не увлекался оккультизмом, видя в нем скорее художественный прием, нежели ключ к «тайнам мира». Однако именно в эти годы он подружился с поэтессой и теософкой Эльзой Баркер, получившей известность благодаря «Письмам мертвого человека», в основе которых, по ее утверждению, лежало «автоматическое письмо».

Новая волна интереса в «Дому вампира» в 1990‑е годы в США связана с вниманием к гей-литературе и отысканием скрытых гомосексуальных мотивов в прозе и поэзии прошлого, где они не могли быть заявлены открыто. В этом особенно преуспел Дж. Гиффорд, отметивший, что «место Джорджа Вирека в истории гей-литературы до сих пор не изучено»[15]. Исследователи уже обращали внимание на связь мотивов вампиризма и гомосексуализма в литературе конца XIX и начала XX вв.[16]. Пример такой связи дает творчество автора, с которым Вирек не мог быть знаком, хотя они писали в одной время, — русского поэта и прозаика Леонида Лучинина[17]:

Герой романа Лучинина «Нити жемчужные» (1915) князь Михаил Никитич Олышев напоминает Кларка, но его сексуальная ориентация не вызывает сомнений: «Человек за сорок, высокий, гибкий, с точеным, породистым лицом, интересный тем огнем жизни и талантливости, который искрился всюду, к чему только ни прикасался этот изящный эстет, кончивший университет в Гейдельберге, удачно служивший по министерству иностранных дел, но бросивший блистательно налаживающуюся карьеру ради безумной любви к венецианскому маркизу, чтобы, повинуясь капризной прихоти красавца Джакино, уехать с ним в кругосветное путешествие, откуда вернулся через три года истерзанный, разбитый и брошенный вероломным мальчишкой, убежавшим от него с кафешантанной танцовщицей мисс Эллой Радвей, в Сингапур, где та гастролировала в каком-то кабаке. После длительного затягивания раны, князь отдался науке, литературе и искусствам, и всё, что он делал, было согрето истинным вдохновением. Он поразительно мягко и мечтательно писал пейзажи, улавливая необычайные тона и давая редкий, оригинальный колорит, его лекции по философии оккультизма сопровождались овациями не только в России и Западной Европе, но имели колоссальный успех в Соединенных Штатах, где помимо эрудиции оценили его как выдающегося оратора; он был прекрасным драматическим актером, выступая на великосветских и благотворительных спектаклях, а его чеканный стих и яркость переживания сделали ему литературное имя»