Дом вампира и другие сочинения - страница 64
«Нет», — ответил Уайльд.
Прокурор: «Что такое любовь, которая не смеет назвать своего имени?»
Уайльд: «Любовь, которая не смеет назвать своего имени, в нашем веке означает глубокую привязанность старшего мужчины к младшему, которая существовала между Давидом и Ионафаном; которую Платон сделал основой своей философии; которую вы можете найти в сонетах Микеланджело или Шекспира. Это глубокая, духовная привязанность, чистая и совершенная. Это чувство диктует и наполняет великие произведения искусства, как, например, произведения Микеланджело или Шекспира, и таковыми являются два моих письма.
В нашем веке это чувство остается непонятым, настолько непонятым, что его можно описать как «любовь, которая не смеет назвать своего имени», и именно из-за этого я оказался там, где нахожусь. Это прекрасная, высокая и благородная форма привязанности.
В этом чувстве нет ничего противоестественного; оно раз за разом возникает между старшим мужчиной и младшим, когда старший обладает Интеллектом, а младший всей радостью, надеждой и великолепием жизни. Именно этого чувства мир не понимает. Мир насмехается над ним и иногда стремится пригвоздить кого-нибудь за него к позорному столбу».
Если бы суд закончился здесь, Уайльд был бы с триумфом оправдан. К сожалению, здесь он не закончился. Вереница перепуганных молодых людей, которым пообещали освобождение от судебного преследования, если они дадут показания на стороне обвинения, свидетельствовала против Уайльда. Грязные описания слетали не с «алых, как вино, губ юношей», но исходили от сомнительных личностей с акцентом кокни, шантажистов, отбросов лондонского дна; некоторые из них попались в сети известного сводника Альфреда Тейлора, второго подсудимого на процессе Уайльда. Горничные отелей охотно рассказывали об отвратительном состоянии постельного белья в номерах, где Оскар останавливался со своим спутниками на одну ночь; эти ночи не были освящены «божественным Эросом» Платона. «Ураническая страсть» лежала в пыли, попранная ногами самого поэта.
Никакое красноречие, никакие высказывания, даже самые выразительные, не могли изгладить из умов присяжных грязные подробности собранных доказательств. Уайльд был обвинен не в «содомии», но в «непристойных действиях». В противном случае приговор мог быть еще более драконовским. Ни один почитатель Оскара Уайльда, даже самый преданный, не может без содрогания читать стенограмму судебных заседаний. «Любовь, что не смеет назвать своего имени», описанная в прямых физиологических терминах, начисто лишается всяческой привлекательности. Как, впрочем, и любая другая любовь. Мы слишком привередливы, чтобы смотреть лицо фактам. Мы не перестаем думать. Сексуальный акт, лишенный романтического покрывала, уже не кажется прекрасным. Физические проявления страсти представляются непристойными, нелепыми или откровенно отвратительными, если, конечно, мы сами в этом не участвуем. Это верно даже в отношении физического союза, освященного традицией, — ласк в супружеской постели.
Никто, отягощенный запретами нашей цивилизации, не осмеливается представить своих родителей в процессе воспроизводства потомства. Мы боимся подумать о том, что выдающиеся исторические персонажи, такие как Иисус, Платон, Шекспир, Микеланджело, Ганди, были людьми и имели органы для физиологического очищения и секса. Нам не хватает внутренней смелости представить их человеческую природу. В стихотворении «Три сфинкса» я возлагаю вину за парадоксальность человеческой натуры на Создателя, который заключил человеческий разум в шкуру животного:
Этот нелепый союз является причиной большинства физических реакций на духовные стимулы.
Найдется ли хоть один интеллектуал, который Никогда не задавал себе этот вопрос?
Была ли физическая близость между Уайльдом и Дугласом чем-то большим, чем его школьные «близкие отношения» — спорный вопрос. Дуглас отрицает это. Он настаивает, что их отношения никогда не достигали уровня, который ассоциируется в общественном сознании с «городами окрестности сей»