Дом вампира и другие сочинения - страница 67

Его манеры были приятны — слишком приятны для джентльмена. В душе он гомосексуалист — уверен, что не на практике — и знает о своей неполноценности, которая делает его робким. Это подчеркивается нервной натурой. Он наделен выдающимся талантом к отточенным фразам, сильным чувством ритма и большим критическим даром, который спрятан под оппортунизмом. Его «Признания варвара», возможно, самая умная книга, написанная американцем о Европе. Некоторые его стихотворения настолько отличаются простотой и прямотой, что, если им не хватает возвышенности, то в этом виновата опасная еврейская черта сознательной искусности, почти Уничтожившая величие Гейне.

Вирек напомнил о себе, сказав, что мы встречались у Остина Гаррисона[64], редактора «English Review» (в Лондоне — В. М.). Я давно выработал себе правило не замечать современников. Мои спутники — великие люди прошлого, мои дети — великие люди будущего. Я не помнил его, но другим моим правилом была вежливость, даже по отношению к поэтам. Я сделал вид, что узнал его и проявил воодушевление, какое счел уместным.

Вирек — большой мастер вести беседу. Он хорошо знает мир. Его не вводят в заблуждение притворство людей общества и проститутские ужимки прессы. Он способен видеть обе стороны проблемы. Его точка зрения отмечена здравомыслием, которое происходит от ощущения необходимости компромисса, присущего второсортным натурам. Я мог говорить с ним, как говорил бы с англичанином, получившим такое же образование.

Однако его ум оказался недостаточно тонок, чтобы осознать моральный парадокс во мне. Я восхвалял Германию, я симпатизировал Германии, я оправдывал Германию — и он ошибочно заключил, как сделал бы любой средний англичанин, что я настроен прогермански. Он не мог понять мою позицию. Не виню его, поскольку сам бы удивился, если бы позволил себе беспокоиться на этот счет. Я могу быть или не быть грабителем; но если я грабитель, то продырявлю домовладельца, который помешает мне заниматься делом. Такова моя позиция, но Виреку не постичь ее. Я могу быть возвышенным космополитом, вроде Ромена Роллана, ирландским фанатиком, вроде Роджера Кейсмента, грязным предателем, вроде Маты Хари. Но Виреку не уразуметь, что я способен искренне думать, как Бернард Шоу (если бы он мог думать), и при этом столь же искренне действовать, как сэр Эдуард Грей (если бы он мог действовать).

По ходу беседы до моего ленивого ума дошло, что здесь — штаб германской пропаганды. У Вирека учтивые и вкрадчивые манеры, немалый политический опыт и огромные умственные способности, усиленные хитростью человека, который долго учился в тяжелой и беспощадной школе жизни, каковой мир является для гомосексуалистов. Бедняга, его нескромность выдала его неопытность! Гомосексуалист комически невинен и не может понять, что отвращение, с которым на него смотрит обычный человек, является естественным позывом. Сорвав фиалку с могилы Оскара Уайльда, он поместил ее под стекло в рамку вместе с автографом одного их сонетов лорда Альфреда Дугласа. Кому придет в голову, что выставляя напоказ свои сексуальные предпочтения столь явным образом, он не привлечет внимание людей, подверженных самым грубым сексуальным предрассудкам? Но Вирек усвоил урок. Он научился всё отрицать. Он ни в чем не признался бы даже мне, знаю мою репутацию — совершенно незаслуженную — в связи с аналогичными отклонениями. Это особенно примечательно, поскольку преследование данной страсти превратило ее адептов в своего рода масонов, которые до нескромности откровенны, когда чувствуют симпатию в собеседнике. Инициация Вирека должна была быть жестокой, если научила его настолько экстравагантной осторожности; но она же сделала его пригодным для управления германской пропагандой.

Ставлю себе в заслугу, что с самого начала распознал в нем мастера своего дела, противника, способного на любую хитрость. До сих пор не могу согласиться с капитаном (ныне коммодором) Гонтом[65] (в то время главой британской разведки в Нью-Йорке), который оценил его в письме ко мне как «одного из мелких шакалов вокруг фон Папена». Я также ставлю себе в заслугу, что понял ограниченность возможностей Вирека. При всем блеске ему не хватало зрелости, основательности, бескорыстия и возвышенности духа, чтобы заслужить доверие, необходимое для ведения пропаганды, от которой зависит судьба целого народа. <…>