Доменная печь - страница 11
— Я его помощник, — говорит. — У вас какое дело? Личное или вообще?
Голова блестит, волосы ровно-ровно надвое разделены, вроде их корова языком прилизала. Пальцы румяные, на одном перстенек с камешком. Папироса в янтарном мундштучке с этаким ободочком. Все это, конечно, мелочи и чепуха, а нам они будто шило в бок. Щупаем молодчика глазами, мнемся, — язык не поворачивается о деле говорить. Ему даже неловко стало, покраснел и ну горячиться:
— Ну, в чем дело? Говорите, я ведь занят...
Пришлось говорить. Послушал он и поскучнел.
— А-а, вот вы о чем! Мы свое заключение о вашем заводе давно уже дали.
Мы к нему ближе.
— Какое заключение?
Сбил он пепел с папиросы в окурочницу, языком будто щелкнул.
— Пока отрицательное, — и идет к своему столу.
Мы за ним.
— А где это ваше заключение?
— У товарища Федорова, — говорит, — комната номер такой-то...
Кинулись мы в эту комнату. Товарищ Федоров оказался человеком подходящим. В очках, лохматый и немного вроде б желтый с лица. «Злой», — подумал я. Усадил он нас, взял в рот конец бороды и сразу вспомнил все.
— Знаю, знаю, — говорит. — Я с вашим управляющим разговор имел. Кстати: мямля он у вас. Здесь, знаете, разногласия идут по вопросу о пуске заводов. Ваш завод считают неподходящим для пуска, но я рад, что вы явились. Инициатива — это полдела. Покрепче нажимайте, чтоб вас в первую очередь включили. Я вас сведу к одному из руководителей... Идемте...
И пошли мы за ним коридорами, комнатами, комнатушками. Очутились у стеклянной двери, глянули — за нею голов, что арбузов на бахче, — все ждут. Товарищ Федоров поймал секретаря в крахмалке, в пиджачке, с шелковым платочком в карманчике сбоку. Мы с Крохмалем этого секретаря прозвали потом Гаврилкой.
— Вот, — говорит ему товарищ Федоров, — познакомьтесь с представителями такого-то завода. Дело их через вас коллегии передано. Им к председателю коллегии...
Гаврилка куда-то спешил, бегал по сторонам глазами, жал нам руки и шипел:
— Хорошо, хорошо, слышу, слышу... Приятно, да, да, это очень приятно, сделаю обязательно, да, да...
Он и говорил, и свои пенснишки поправлял, и через наши плечи кому-то кивал, кому-то улыбался, — не человек, а вьюн. У меня глаз набитый, и я сразу решил, что этому Гаврилке дела до нашего завода меньше, чем молодчику в галифе. А что будешь делать? Достал нам товарищ Федоров стулья и шепчет:
— Садитесь да этого паренька почаще теребите и... прямо к председателю. Да не ударьте лицом в грязь...
Начали мы ждать. Часы были напротив. Видно, что идут, а звука не слышно. Оглядели мы соседей и давай перемигиваться: тут, мол, люди не то, что мы. Нутра, конечно, не видно, — только одежда да рождество, но рождество у иного прямо во-о, глобусом: пиджаки и прочее чистые, в норме. И каждый норовит этого Гаврилку перехватить и пошептать ему на ухо. А Гаврилка, вроде солнышка, всходит и заходит: выпустит одного, впустит другого, пробежит с бумагами — и нет его. Час просидели мы, два просидели, три...
Улучил я минуту и тоже подлетаю к Гаврилке.
— Вы, — говорю, — товарищ, забыли о нас...
Глянул он на меня и вскидывает плечи.
— Я, — говорит, — впервые вижу вас. Вы кто? Да ведь вы даже не записаны у меня.
Я ему о товарище Федорове говорю, о заводе, а он свое.
— Ничего, — говорит, — подобного. Раньше надо ваши бумаги найти... Идемте...
Повел нас в комнату рядом. Там барьерчик, за барьерчиком столы, машинки и бумаги этой, бумаги — в глазах темно. Подозвал Гаврилка товарища Соловейчик и вроде передает нас ей с рук на руки.
— Потолкуйте, — говорит, — с ними и приготовьте дело...
Соловейчик в косоворотке, стриженая, с пят до лба под коммунистку, а женщина или девушка, не поймешь. Положила она на барьерчик локотки и спрашивает:
— Что вам угодно?
Глянули мы: чего нам, скажи на милость, угодно от нее?
Ведь ничего она в нашем деле не смыслит... а говорить надо. Она слушает, подстрижки поправляет и дакает, вроде смыслит что. Выслушала и:
— Приходите завтра утром.
Я бочком к ней.
— А нельзя ли, — заикаюсь, — товарищ, сегодня? Дело наше не шуточное: люди уже работают, ждут решения, подбодрить их надо.