Дорога длиною в жизнь - страница 7

И снова молчание. И снова в себя. Я терпеливо жду продолжения и стараюсь угадать, куда память перебросит ее опять.

— Мой муж попадал в крушения. Одно из них я помню особенно хорошо. Он вел состав на полной скорости. Состав пассажирский. И вдруг из-за поворота навстречу — грузовой. По тому же пути. Как все четверо — машинисты и их помощники — самоотверженно спасали людей! Оба машиниста — экстренное торможение, песок на рельсы, мигание прожекторами. Помощникам велели прыгать. Сами остались до конца. Жертв не было. Машинисты получили ранения.

…А дочка, когда в первый раз вела поезд, цыпленка задавила. А может, показалось.

…В последние годы работы я тоже стала железнодорожницей: преподавала литературу в железнодорожной школе.

…С детьми надо разговаривать, как со взрослыми. Тогда они не почувствуют никакой фальши. И откроются тебе, как открывается книга.

Но то все было давно… С болезнью дочери я разучилась смеяться. И — ушла из школы, не могла быть со здоровыми детьми. Это, наверное, плохо…

В день выписки за Анастасией Ивановной приехала сестра. И как-то особенно плохо выглядела. Подошла ко мне и шепнула:

— Дочь сегодня ночью умерла. Не знаю, как подготовить сестру.

Я подумала о том, что, быть может, это к лучшему — обе они перестанут страдать. Но не уйдет ли стимул долголетия матери? Ведь она считала, что живет ради дочери!

А она, моя милая соседка-старушка, одеваясь, все приговаривала:

— Увижу ее, завтра же увижу.

Мы трогательно и долго прощались. Потом сестра взяла вещи и пошла впереди. Сзади с палкой, сгорбившись, шла Анастасия Ивановна.

Я лежала на больничной койке и плакала: рана не заживала. Незаметно подсела ко мне наша уже пожилая няня Мария Сергеевна. Она не просто ухаживала за нами, с ней можно было посоветоваться о жизненных проблемах, отвести душу. Очень полная, она делала все быстро и ловко. Мы, больные, любили ее.

— Ну чего ты плачешь? Лучше посмотри, какая красотища вокруг! Не на больничные стены, а в окно. Все зазеленело, а небо-то какое! Вон какая ветка смотрит на тебя в окно! А ты не видишь. Природу нужно уметь разглядеть, понять, тогда и она утешит тебя.

Няня поднялась, отошла, а я взглянула в открытое настежь окно, откуда смотрела нянина ветка. Что значит моя незаживающая рана перед этой непосильной красотой, которую открыла мне няня?! Стало легко. Нужно было только смотреть в окно, в больничный парк, где был совсем другой мир, без слез и страданий, где цвели черемуха, сирень, жизнь.

Рядом со мной умирала совсем еще молодая женщина — Анна. В палате все звали ее Нюркой, потому что так называл ее муж. Ему она оставляла годовалого ребенка. До последней минуты Нюрка не знала, что умирает. Дом ее был в Можайске, там она вместе с мужем работала на заводе: он слесарем, она — токарем. Она была очень хороша собой, болезнь почти не изменила ее внешность. Только кожа лица стала очень бледной и глаза горели, как звезды. Когда меня положили в палату, Нюрка еще ходила, чувствовала себя бодро и даже ухаживала за мной. Она была очень отзывчивой и к тому же сильно привязалась ко мне — сама не знаю почему.

Теперь она угасала на наших глазах, и мы понимали, что врачи бессильны продлить ей жизнь. Муж приезжал к ней часто, хотя чувствовалось, как трудно ему метаться между нею, лежавшей в Москве, работой в Можайске и ребенком, которого взяли в ясли. Он привозил ей бутыли морковного сока и черную икру. Кто знает, чего это ему стоило… Приезжал он всегда в одно и то же время, и мы, вся палата, с нетерпением ждали его. Он входил, и мы потихоньку облегченно вздыхали, а потом отворачивались — не хотели мешать их свиданиям. Какие это были свидания! Это были поединки жизни и смерти. Казалось, две жизни — здоровая и почти угасшая — сливались воедино. И пока они были вместе, эта, вторая, продолжала теплиться.

Я давно уже знаю, что человек, которому веришь как себе самой, может оставить женщину в беде. Но даже если бы я пережила это не один, а сто раз, все равно не перестала бы верить в любовь и никогда не забуду любви этого простого рабочего парня из Можайска к своей Нюрке.