Доставить и выжить - страница 10

— Вдвоем мы с тобой придумаем, как свести риск до минимума.

— Нет, мой мальчик, это все в прошлом. Не обижайся, я не могу тебе помочь.

— Мона, я без тебя не справлюсь. Мне нужна твоя голова, и мне нужно, чтобы кто-то прикрывал мне спину. Кроме тебя, некому это сделать.

— Откажись.

— Уже не могу.

— Что за новости! Кто же тебя подцепил на такой крючок? Я его знаю?

— Еще бы.

— Уж не Ричи ли, старый интриган?

— Он-то считает себя как раз не старым…

Мона заливисто рассмеялась, помолодев вдруг на несколько секунд.

— Луис, Луис! Узнаю тебя, неистребимый простак! Ты ведь специально намекнул, что Ричи считает меня постаревшей. Это чтобы через чувство неприязни к нему побудить меня согласиться на твое предложение. Ха-ха-ха, как это на тебя похоже!

— У тебя извращенное понятие о моем внутреннем мире! — Луис отрезал ножом кусочек яблока и кинул его в рот.

— Нет-нет-нет! Не-е-ет! Ты всегда был немножко простачком. Может быть, за это я тебя и любила. А Ричи совершенно не такой. Он матерый.

— Как ты?

— Как я — была. Теперь уже не то: он на коне, а я вышла в тираж.

— А я?

— Ты тоже на коне, мой мальчик. Непонятно только, зачем ты и меня жаждешь затащить в седло.

— Ты мне нужна.

— Давай-ка сначала расскажи, в чем дело. А там посмотрим…

"Никому ни слова об этом задании. И так информация хлещет, как струи воды из старого садового шланга", — вспомнил Луис слова Ричи.

"Я знаю правила игры", — так ему он тогда ответил.

Да, он знал правила игры. Но сейчас на карту была поставлена его жизнь, и значит, из всех правил Луис собирался соблюдать только одно: главное — выжить.

Он рассказал Моне все. Все, что знал об этом сам…

— Как видишь, подготовить напарника я уже не успеваю. Цейтнот. А если Ричи говорит, что дело швах, то так оно и есть, ты же знаешь.

— Да уж, что-что, а нюх у Ричи — позавидуешь. Зря бы он тебя пугать не стал.

— Так что ты мне ответишь?

Теперь мужчина и женщина были предельно серьезны, ни тени еще недавнего подтрунивания друг над другом. Они сидели глаза в глаза — два профессионала.

— Две тысячи?

— И мои расходы.

— Под пули я не полезу.

— Этого и не требуется.

Человека, принявшего Луиса в Иркутске, звали Андрей Павлович. В облике его было что-то небрежное, неряшливое даже. Ослабленный узел помятого галстука, несвежий воротничок сорочки, прилипшие ко лбу редкие пряди волос, не менее чем трехдневная щетина. Блекло-голубоватые глаза с темными полукружьями под ними. Дорогая одежда ничуть не скрашивала ощущение какой-то неумытости и смотрелась на хозяине чужеродно, будто конюх по случаю вырядился в господское платье. Было ему изрядно за пятьдесят, и речь его полностью соответствовала нагловатому виду, присущему людям, чуждым интеллигентности.

— Значит, ты и есть спец из Москвы?

— Вроде того, — слегка улыбнулся Луис.

— Ну-ну. Крутой, значит, мля, субъективно?

— Что — субъективно?

— Присказка у меня такая, мля. Сорняк. Братки столичные сказали — профессор, мля. Субъективно. Значит — профессор?

— Ну, пусть профессор, — пожал плечами Луис.

Офис на окраине города больше походил на военный объект, чем на административное здание: многочисленная охрана снаружи и внутри, сложная пропускная система, тщательный обыск всех входящих. Вот и сейчас в кабинете, кроме хозяина и гостя, на расположенном у дверей диванчике грозными изваяниями сидели два здоровенных охранника-бурята с автоматами на коленях.

— Вещи твои где?

— Оставил в камере хранения, что с ними таскаться. Здесь я засиживаться не собираюсь, заберу груз — и вперед. Сроки, сами знаете, поджимают.

— Знаю, мля, субъективно. Слушай, я тебе тут одну вещь должен сказать… Твои дружки сами не захотели… Понятно, москвичи, мля… Чистюли…

— Что, изменились условия? Возникли новые обстоятельства? Что-то с грузом?

— Нет, мля. Ничего не изменилось, субъективно…

— А объективно?

— Что? A-а… И объективно. Деньги-то большие. Не знаю, как по московским меркам, а для нас… В общем, они велели предупредить тебя: если груз не дойдет вовремя до места, они… твою жену и дочь…

— Что ты сказал?! — в голосе Луиса послышалась такая ненависть, что в глазах и позах бурят, изображавших до этого сфинксов, обозначилась явная настороженность.