Драйзер. Русский дневник - страница 19
, а также г-н и г-жа Эрнсты[92]. Хейвуд Браун радиограммой рекомендовал им обратиться ко мне[93]. Обещал подойти к их столу завтра. В пятницу (в обед) подошел и познакомился со всеми – в том числе с судьей Мюллером из Голландии. После обеда мы договорились встретиться в пять и посетить Диего Риверу, который путешествует в 3-м классе. Через г-жу Эрнст я расспрашиваю его о Мексике, а затем приглашаю на ужин. Он показывает фотографии, иллюстрирующие его интересные работы, которые он взял в Россию. После ужина мы идем в мою каюту и говорим до полуночи. В субботу читаю и пишу – делаю эти заметки, пишу письма, заканчиваю пьесу. Смотрю призовой бой на солнечной палубе в 15:00. Говорю с Энтони, который показывает мне публикации Херста. Отправляю радиограммы Хелен и Киллману в Лондон. Заканчиваю читать «Дорогу в Буэнос-Айрес»[94]. Ужин в своей каюте. Работа до полуночи. В воскресенье (сегодня) спал до полудня. За обедом общался с Мюллером, г-ном и г-жой Эрнстами, Энтони и Хьюбшем. Говорили о России, анархизме, коммунизме, праве, фильмах, напитках. Эрнст обещал передать еще несколько писем. Вернулся в каюту, веду эти заметки. Начал статью для Элсера.
>24 окт. 1927 года. понедельник, пароход «Мавритания»
Благодаря любезности судьи Мюллера, выступившего в качестве переводчика, я только что продолжил разговор с мексиканским художником Диего Риверой. Он утверждает, что интеллектуально является коллективистом, а не индивидуалистом, и что он воспринимает народную массу как получателя (из рук высших творческих сил) всех важных импульсов и устремлений, которые способствуют развитию народа и, следовательно, развитию расы (следует «Творческой эволюции»[95]). В этой массе индивид обнаруживает себя в некоторых случаях очень, очень похожим на Иова по масштабу чувств и мыслей, в других, как в случае Шекспира, Вольтера, Аристотеля, Гёте, поднявшимся ввысь. Но какие бы высоты мысли ни покорял и какой бы индивидуальностью ни был индивидуалист, все же это идет от массы: его истинная чувственная связь и понимание ее – его устремления, импульсы, влечения, ограничения и т. д., которые он рисует, если он склонен к творчеству и, следовательно, к выражению, его истинная значимость или, по крайней мере, заимствованная. Ученый, например, есть не более чем индикатор массы, и это дает ему шансы на то, чтобы выразить и при удаче удовлетворить какое-либо реальное или скрытое требование масс; это следующий шаг, или приращение в медленном процессе изменения. То же – с художником, государственным деятелем, генералом, поэтом. Разумеется, вполне понятно, что некоторая такая точка чувствительности к массе должна получать воздействие непосредственно от творческих импульсов или сил, стоящих выше или за человеком, некоторые слабые намеки на вещи, необходимые для массы (чего она хочет), но только в силу того, что он идентифицирует эти намеки с потребностями или использованием, или служением человеку, он становится более значимым как индивидуум. Короче говоря, тот, кто больше других ведет, тот больше всего служит. Отсюда его [Риверы] коллективизм, и он чувствует, что он становится тем больше художником, чем более он коллективист. Отсюда его симпатия к русскому коммунизму.
Я попросил его рассказать о том, как он стал художником. Он рассказал, что родился в Мексике, но рано отправился учиться в Париж. Там его впечатлили импрессионисты, неоимпрессионисты и кубисты – и на какое-то время он попал под сильное влияние их идеалов и их техники. Позже, когда началась Великая [Первая мировая] война, он обнаружил, что не согласен со многими своими братьями по кисти. Они полагали, что новая русская революция обещала – как естественное следствие – полное одобрение кубистической идеи искусства, и они хотели, чтобы он отправился в Россию, чтобы там развивать кубизм как великое выразительное искусство будущего. Но он с этим не согласился. Вместо этого, будучи темпераментным человеком и коллективистом, он почувствовал, что искусство должно быть более прямым и просто выразительным не только с точки зрения чувств и импульсов массы, но и с точки зрения ее понимания. Чтобы разобраться в этом вопросе, он решил вернуться в Мексику, где надеялся в какой-то форме выразить мысли массы, и стал писать муралы