Древнееврейская музыка и пение [современная орфография] - страница 15

значит тоже, что у Флавия выражение «двенадцатитонный». Кроме того, так как LXX еврейское слово невел переводят иногда ναβλα иногда ψαλτηριον и только последнему названию дают прибавку десятиструнный; то можно думать, что под ψαλτηριον они разумеют указанный нами выше инструмент из области киннор. Зная, что невел десяти струн не мог иметь, с другой стороны не находя другого перевода еврейскому выражению: nebel assor невел из десяти частей, кроме «десятиструнный», LXX должны были вместо невел в таких случаях употреблять название совершенно другого инструмента.— Таким образом невел был первообраз испанской гитары, которая распространилась в Европе особенно после господства Мавров. Замечательно, что в песнях короля Наварского гитара названа еврейским именем nubelle, а нынешние евреи невлом называют мандолину или бандуру, простой вид гитары, употребляемый народом. Чтобы иметь какое нибудь представление о древне-еврейской гитаре или невле, необходимо обратиться к изображениям древне-египетской гитары, называвшейся арабским словом rebab,— признак, что египетская гитара взята у арабов или вообще у семитов. Египетская гитара состоит из более или менее длинной тонкой ручки и овальной формы ящика, выдолбленного из толстого куска дерева. Отсюда ее еврейское название nebel, чреватый, т. е. при узкой шейке имеющий несоразмерно широкое нутро. Иногда ручка приделана не горизонтально, на одной линии с верхнею доскою ящика, а под углом, чтобы струны не касались доски,— для какой цели иногда с противоположной стороны делается еще выступ, к которому прикрепляются струны. На ручке сделаны выемки для движения пальцев при игре, а на верху крючки для струн, которых в рисунках Шампалиона не бывает более трех. Таким образом восточные гитары были малострунны; есть ребабы, имеющие даже одну струну,— первоначальный вид инструмента, приписываемый некоторыми арабским народным поэтам или рапсодам. Во время игры невел держали в руках. В другое время носили привязанным на шее, как женщины так и мужчины[140].

Есть совершенно противоположное мнение, что невел был духовой инструмент, а не струнный. Абен-Ездра[141], основываясь на этимологии слова невел (чрево, мех), разумеет под ним волынку, существенная принадлежность которой есть кожаный мешочек, служащий резервуаром воздуха. Мы объясняли уже правильное значение слова невел. Кроме того, мнение Абен-Ездры нельзя принять и потому уже, что, независимо от евреев, с именем невел у многих народов известны именно струнные инструменты: греч. ναβλα, лат. nabla, naulium. Греческие писатели даже прямо относят происхождение своего невла к Малой Азии. Называя его струнным инструментом варваров, приписывают его то Финикии, то Каппадокии. Ουτε Σιδωνιου ναβλα λαρυγγοφωνος εκεχορδωται τυπος[142]. Очевидно, что здесь идет дело о том же инструменте, который и евреи называли невлом; следовательно это был вообще струнный инструмент. Другой еврейский толкователь рабби Абрагам[143] разумеет под невлом итальянскую лютню из шести струн: пяти двойных и высоких и одной простой. Десятиструнный невел, по его объяснению, был итальянская liuto chitarronnato, имеющая шесть струн двойных и четыре простых. Впрочем р. Абрагам признается, что на итальянском инструменте в настоящем случае он остановился потому только, что ему нужно было найти инструмент «самый лучший, не имеющий ничего себе подобного». Подобное уважение к невлу оказывает и рабби Иуда, изображая блага пришествия Мессии в увеличении струн невла: «теперь он имеет семь (?) струн, во время Мессии будет иметь восемь, а в вечности десять»[144].

Рядом с струнными инструментами стоят в библейском повествовании инструменты духовые. Устраняя всякую мысль о какой либо взаимной подчиненности по происхождению между теми и другими, Библия приписывает их вместе Иувалу, изобретшему с киннором и hugav — дудку, основную форму всех духовых инструментов. По объяснению языческих авторов, повод к открытию духового инструмента дало завывание ветра в сухих тростниках, растущих во множестве на берегах Нила и моря тростникового (Чермного). Кто не помнит прекрасных стихов Лукреция, выражающих эту мысль: