Духовные упражнения - страница 36

Мы терпимы к самодурству, к показухе, к вранью и пошлости. Надо не стесняться выражать свое порицание, кто бы себе ни позволял такие поступки. Политик врет, ругается матом, жестоко оскорбляет оппонентов, и это не от темперамента, а потому что мы позволяем ему. Надо выработать благородную нетерпимость к подобным вещам, чтобы человек понимал, что от него все отвернутся, если он позволит себе такое.

Коррупцию не одолеть только страхом тюрьмы и конфискации. В обществе можно воспитать благородную нетерпимость к взяточничеству, кумовству, лакейству, потому что мораль — это не только воздух, который мы вдыхаем, но и наши выдохи, каждый из нас влияет на состояние климата, и самой малой возможностью воздействовать на него нельзя пренебрегать. Нужно так жить, чтобы одно упоминание о том, что можно за деньги заказать диссертацию, было чем-то предельно неприличным, даже в голову не приходило.

Насилие в семье, пьянство напоказ, безразличие к несчастным, особенно к детям и старикам, хамство — это все лечится. Но в этой борьбе важен каждый человек, каждый голос, каждый «вздох» благородной нетерпимости.

Мораль — это дело, касающееся каждого человека, потому что мы дышим одним воздухом, нам никуда от него не скрыться, не спрятаться. Нельзя выделить закрытую линию кислорода лично для вашей семьи, а потому нельзя терпеть, если кто-то отравляет воздух, которым дышите вы и ваши дети. В Писании есть гениальные слова:

Здесь говорится о том, что воздух морали полагает границы как греху, так и святости, и если вы не собираетесь бежать в пустынную келлию, вам надо позаботиться о составе этого воздуха. Это вопрос жизни и смерти. Буквально.

История с израильскими негритятами — это одна из проб воздуха морали, которым дышит общество, на треть состоящее из бывших советских граждан. Если им удалось оздоровить моральную атмосферу своей страны, и у нас тоже все получится. Работы много. Каждый труженик на счету.

Оказывается, я — законник. Вот уж не думал! Это мне поляки сказали. На их языке монах — законник. Значит, я не какой-то архимандрит, а законник Савва. Непривычно. Потому что мне всегда претили строгие правила, регламенты, режимы, приказы, инструкции.

Христианство — благовестие свободы. И тут тревожный парадокс: если христианство — это одна из религий, а религия по определению есть система строгих ограничений, запретов и заповедей, имеем ли мы право называть веру Христову благовестием свободы? Как в Церкви уживается призыв к свободе и закон заповедей?

Не только для меня, но и для многих моих друзей Евангелие стало даром свободы. Бог есть Любовь, и Бог есть Свобода. Что еще нужно молодому человеку, если не любовь и свобода? Однако кто-то вас схватит за рукав и проговорит доверительным шепотом:

— А вам нельзя причащаться. Вы живете в гражданском браке, а это вообще никакой не брак, а блудное сожительство. Вам нельзя к Чаше.

— Неужели Богу интересно, с кем я сплю? Кому какое дело? Бог есть Любовь. И вообще вы, православные, — народ темный. Я к католикам пойду.

— Выбор ваш. А вы знаете, что у них все еще строже? Если вы разведетесь с женой, вы отлучаетесь от Причастия на всю жизнь и сможете приобщиться только в случае смерти.

— И это религия свободы?

Типичный разговор. Многим знакомый. Интонации современные, но мне кажется, с подобным недоумением столкнулись христиане первых веков.

Историки спорят, в каком году прошел первый церковный собор, названный Иерусалимским, — 49 год или 51-й? Для нас эти цифры не так важны. Куда важнее ход дискуссий и решения. Поэтому своим студентам я даю задание сделать детальный репортаж об этом собрании, как о нем сообщает 15-я глава книги Деяний.

Какая проблема заставила апостолов собраться? Христиане из язычников — что с ними делать? Пока христианская община находилась в пределах иудейской религии, все было понятно и вопросов не возникало. Но случилось то, что потребовало срочного богословского ответа: апостол Петр был послан почти «под конвоем» с проповедью к язычнику Корнилию. Пока святой рыбак слушал рассказ сотника и решал, стоит ли крестить неиудея, Дух Святой сошел на всю семью римского офицера, и это было действительно сильным теологическим аргументом.