Дунай - страница 7

Шаги по направлению к дому — как написанные на листе бумаги фразы, нога пробует пропитанную водой почву и обходит лужу подобно перу, что огибает и пересекает белое пространство листа, стараясь не делать остановок, обусловленных волнением сердца и мыслей, и продолжая движение, — остановка подобна случайной капле чернил, странник притворяется, будто преодолел препятствие, хотя на самом деле он его обошел и теперь оно осталось у него за спиной — непобежденное, скользкое. Занятие писательством должно походить на эти текущие среди травы воды, однако застенчивая и в то же время неиссякаемая свежесть источника, тихая, несущаяся вспять песнь жизни больше напоминает задумчивый, глубокий взгляд Маддалены, чем мутную сухость письма, проводника воды, столь часто распределяемой несправедливо.

Душа убога, укорял себя Кеплер, она прячется в уголках литературы, вместо того чтобы исследовать божественный замысел творения. Тот, кто доверяет одной бумаге, в конце концов может обнаружить, что превратился в силуэт, вырезанный из тонкого листа, трепещущий и сгибающийся от дуновения ветра. Путешественник и жаждет ветра, приключений, бешеной скачки к вершине холма; подобно великому математику Кеплеру, он жаждет обнаружить замысел Бога и законы природы, а не только собственную идиосинкразию, ему хотелось бы, чтобы небольшой подъем к дому превратился в победное шествие, подобно тиграм Момпрачена, что шагают вперед под вражеским огнем завоевывать или освобождать родную землю. Но ветер дует ему не в лицо, а в спину и уносит прочь, вдаль от родного дома и обетованной земли. И тогда путешественник углубляется в чащу собственных аллергий и декомпенсаций, надеясь, что в просветах между ними, напоминающих просветы в кулисах театра обыденной жизни, есть хоть немного дыхания, дуновения настоящей жизни, скрытой за ширмой реальности. Тогда литературные маневры оказываются стратегией, позволяющей защитить скверно залатанные прорехи в далеком занавесе, воспрепятствовать тому, чтобы малые вихри и вовсе исчезли; как говорил монсеньор делла Каза, жизнь писателя — это состояние войны.

Я поднимаюсь по склону и подхожу к дому. Поднимаюсь, подхожу? Использование первого лица единственного числа более чем условно, а главное — путешественнику неловко, что, когда сталкиваешься с объективным характером событий, под ногами вечно путается личное местоимение. Виктор Гюго, бродя вдоль Рейна, хотел выбросить это местоимение: ему мешало «я», как сорняк, лезущее из-под пера. Впрочем, другой не менее знаменитый и не менее враждебный к глагольному и местоименному эготизму турист, Стендаль, путешествуя по Франции, готов был признаться, что все-таки местоимение «я» — удобное средство ведения рассказа.

Я разглядываю дом, обхожу его вокруг, изучаю, сравниваю с описанием в докладе. Проблема всякой науки в том, как соединить южные моря, их бесконечную изрезанную волнами синеву с голубой географической картой этих морей. Не очень склонный к дотошности литератор предпочитает отступать в сторону, морализировать по поводу претензии на научную точность. Как говорил доктор Джонсон, моралистами мы бываем постоянно, землемерами — лишь по случаю.

Тем не менее крана в доме нет. Дом старинный, кухня построена в 1715 году. Выросшая на пороге старуха на редкость прямолинейна: она просит не воровать и предлагает прослушать за две с половиной марки с носа запись с описанием темного очага, кухонной утвари XVIII столетия, обычаев и традиций прошлого. Мы кладем пять марок ей на ладонь — кору старинного дерева, вызывающего почтение и смущение. Кухня совсем черная, словно пещера, пропахшая прошлым и шпеком, на магнитофоне записан голос самой женщины, так что ей не нужно всякий раз повторять одну и ту же историю, она ограничивается тем, что сопровождает слушателей, иллюстрируя рассказ командными жестами. Женщина стара, сурова и одинока, она привыкла к одиночеству, ей нет дела до уходящей жизни и до тени, царящей в черной кухне, в которой она прожила всю свою жизнь. Лишь когда ее голос на записи упоминает Сулину, далекое устье, где Дунай впадает в Черное море, лицо старухи добреет, на нем появляется неопределенное отсутствующее выражение.