Дурман - страница 28

Так причитала она еле слышно, хриплым голосом, захлебываясь слезами, которые текли и текли, струились неиссякаемым потоком и словно омывали ее исстрадавшуюся душу, как чистый родник омывает пылающее лицо. Горький комок в горле постепенно растаял, как ледышка в тихом струящемся потоке. И вместе с тем постепенно рождалась в ней спокойная мысль, ясная и решительная мысль о смерти. Здесь, на этой земле, для нее нет жизни, нет радости, нет светлого дня. Пусть живут они, свекровь и деверь, пусть радуются. Так было и с Леной Милчевой. Но и свекровь не ушла от людского суда. Где бы ни появилась, чуть в глаза ей не тыкали: „Уходила до смерти, гадюка, сноху-красавицу“.

Когда Иван вернулся на гумно, мать просеивала последние остатки кукурузы, сопя и шмыгая носом. Иван подошел к ней, встал рядом, чуть не навытяжку, как солдат перед старшиной. Он знал: приход Илии и их разговор наедине не обойдется ему даром. Он стоял перед матерью, растерянно и виновато мигая. Но старая занималась своим решетом и словно не замечала его присутствия.

— Помочь? — наконец не выдержал он. Голос его прозвучал боязливо и робко.

Мать отвернулась. Ее высохшие ладони перебрасывали решето мерно и ритмично, как рычаги какой-нибудь машины. Пыль припорошила босые ноги с потрескавшимися пятками.

— Мама!

Мать упрямо смотрела в сторону, отвернувшись от него.

— Ну и ну! — помотал он головой и проглотил противную слюну, собравшуюся во рту. Старая положила решето и взяла в руки метлу.

— Где Тошка? — спросил он, чувствуя растущее раздражение. „Что-то случилось!“ — обожгло неприятное предчувствие. Мать подметала сор, но явно только для того, чтобы показать, что занята делом.

— Ты что, оглохла?! — не выдержал он наконец.

— Чего? — хмуро глянула на него мать.

— Наконец-то! Где сестра, спрашиваю.

— Черти ее унесли.

— Ну, знаешь, — вспыхнул Иван и топнул ногой. — Стыда у тебя нет, посмотри на себя, век прожила, а совести нет — ведь уморишь беднягу!

Тут она повернулась к нему лицом, словно впилась злобными глазами, и сквозь стиснутые зубы вырвалось:

— А ты, ты… Не смей мне на двор пустосватов водить, понял!

Иван остолбенел.

— Каких пустосватов?.. Да ты что? Совсем спятила? — он повертел пальцем у виска.

— Ах, я спятила!.. Увидишь скоро, какие такие пустосваты… Из твоих голодранцев беспорточных… — Голова ее тряслась от злобы, глаза яростно сверкали из-под черного платка. Иван совсем опешил.

— Чего ты мелешь?!.. Кто? Когда?

— Не позволю на моем дворе собачьи свадьбы разводить! Заруби это себе на носу!.. Не хватало нам еще Вылюолова!

— Совсем сдурела! — махнул рукой Иван. — Да он же был самым лучшим другом брата!

— И года еще не прошло, как похоронили, еще и панихиду не отслужили, — всхлипнула старуха.

— Да куда тебя занесло, вздорная твоя голова!.. Ведь как умер брат, он в первый раз к нам приходит!

— Подожди, подожди, недотепа! — закачала она головой. — Он тебе еще покажет! Увидишь и в первый, и в последний раз…

Иван не понял, о чем она. Подумал, что боится, как бы его не арестовали.

— Да брось ты! Так и с братом было: кого-нибудь возьмут, а он отвечай. — А потом вдруг взорвался: — А ты меня под юбку возьми — сохраннее будет…

Он уже был готов бросить ей в лицо: не лезь в мои дела, я не маленький… Разговор с Илией, политическая ситуация, стычка с Георгием Ганчовским — все это взбодрило его, вдохнуло силы, дало уверенность. А мать снова завела старые песни.

— А чего он к нам заявился? — указала она трясущейся рукой на ворота.

— Ко мне пришел… Дела у нас общие. Я же сказал.

— Обобрать он тебя хочет, дурная голова твоя! Не ты ему нужен, а карман твой — в него хочет залезть.

— Будь он проклят, карман этот! Кто в дом ни войдет — ты вора видишь, да и красть-то нечего. Одни дырки в том кармане.

— Сколько смогли с отцом твоим, столько и собрали… А ты ни гроша не внес… Чего нам стоило с отцом одно к одному собрать, один господь знает…

— Знаю… Правда, так было.

— A-а! Правда? — набросилась она на него чуть не с кулаками. — А ты эту правду на кривду перевернуть хочешь?! Змею в дом приманиваешь?

— Ну ладно, послушай, что я тебе скажу, — начал он, пытаясь сохранить спокойствие, но все более уверенно. — Что будет, то будет, здесь против рожна не попрешь. Потому нечего лаяться по-собачьи… Нет у нас права против невестки. Добром лучше, поговорим по-людски, авось все уладится. Чего тут друг на друга кидаться? И без того по селу слухи пошли, только и ждут, за что бы зацепиться… А попади им на зубок — нет спасения, она чихнет — мы виноваты, мы ее довели до жизни такой.