Душа в чемодане. Записки бортпроводницы - страница 30

Вылет не такой уж поздний, так что мне надо быть в службе к обеду. Я приезжаю даже слишком рано и успеваю как следует повторить конструкцию Боинга 767, на котором нам предстоит лететь через несколько часов. Постепенно подтягиваются остальные члены экипажа, двое из них заранее писали заявления, чтобы попасть на этот рейс – они родом из Хабаровска, у отца одной из бортпроводниц юбилей, и она летит на празднование.

На предполётном брифинге инструктор спрашивает меня об отличиях Боинга 767—200 от Боинга 767—300; как попасть в кабину пилотов; что делать, если один из них потерял сознание; сколько аварийных выходов конкретно на том самолёте, который ждёт нас для выполнения рейса. Для каждого самолёта есть своя схема расположения аварийно-спасательного оборудования, и все эти схемы надо иметь при себе. Каждый борт имеет регистрационный номер, нанесённый на фюзеляже, он состоит из латинских букв. В авиации эти буквы имеют свои международные расшифровки для удобства обмена информацией. Например, буква «B» читается как «Bravo», «L» – «Lima», «F» – «Foxtrot» и так далее. Последняя буква регистрационного номера обычно становится внутренним «именем» воздушного судна в компании. Наш сегодняшний борт – Боинг 767—200 («двухсотка»), последняя буква номера – Z (Zulu). Со временем начинаешь понимать, о чём идёт речь в службе – «двухсотка Зулу» или «сняли со старта» – это, например, значит, что член экипажа был отстранён от выполнения рейса во время прохождения предполётного медосмотра. Такой большой и далекий мир авиации оказывается совсем рядом, надо только захотеть в него окунуться.

Мы летим всего на сутки, но я надеюсь успеть хоть немного посмотреть город. Учитывая, что двое бортпроводников с нами в гостинице жить не будут, у меня остается мало шансов найти единомышленников. Но, может быть, меня отпустят одну? В этих мечтах я расталкиваю упаковки с пледами по багажным полкам. У нас полный борт пассажиров – опять начнут ругаться, что из-за мешков им некуда положить сумки. Такие странные, ведь это всё для них.

Вскоре салон наполняют люди, я встречаю их в середине самолёта. В иллюминаторы ярко светит весеннее солнце, и я представляю, как гуляю по набережной Амура, ем мороженое и любуюсь бликами на воде. Надо только подождать семь часов. Рейс ночной, пассажиры будут спать большую часть полёта.

После взлёта проходит пятнадцать минут – пора раздавать пледы, которые так мешали людям при рассадке. Но табло «пристегните ремни» не выключается. Может, командир забыл? Однако выходить в салон без этого сигнала мы не имеем права. Зато есть время приготовить всё к ужину. Проходит полчаса, а табло всё не гаснет. Старший нашей стойки звонит шефу по интерфону (внутренняя связь на самолёте), но он говорит, что тоже не в курсе, в чём дело. Вдруг по громкой связи командир объявляет, что по техническим причинам мы вынуждены вернуться в Домодедово. Так как самолёт не оснащён аварийной системой сброса топлива, мы будем примерно четыре часа кружить над Москвой и сжигать его, иначе борт слишком тяжёлый для посадки. Технические неполадки, в общем-то, очевидны, так как мы летим на небольшой высоте, хотя с момента взлёта прошло уже более получаса, по идее мы должны были уже лететь на эшелоне около 9 000 метров. Странно, что никаких подробностей не сообщили экипажу – мы понятия не имеем, насколько всё серьёзно и к чему готовиться. Нас учили совсем по-другому, в такой ситуации командир должен был проинструктировать экипаж, а уже потом сообщать о сложившейся ситуации пассажирам. Но, видимо, мне ещё многое предстоит узнать на практике.

В салоне начинается паника. Нас с коллегами разрывают на части: «Что случилось?! Мы падаем?!». Единственное, что я могу им ответить: «Нет, летим, как видите». Мы сообщаем лётчикам о ситуации в салоне, и им приходится делать дополнительное сообщение: «Всем сохранять спокойствие, ситуация под контролем. Через несколько минут вам предложат ужин».

Ужин! Волшебное слово, после которого люди забывают о возможной аварийной посадке. И мы с натянутыми улыбками катим телеги в салон, кормить пассажиров. Это их хоть как-то отвлечет. Пледы никто не просит, да и кушать многие отказываются. Зато просят выпить чего-нибудь покрепче, но сегодня у нас нет продажи алкоголя на борту. Меня удивляет, что пассажиры, которым не досталось курицы, активно возмущаются – казалось бы, какая разница?! Нам предстоит аварийная посадка, а они в еде копаются. С точки зрения члена экипажа, меня волнует только одно – будет ли эвакуация. И отвечая на неиссякаемые вопросы пассажиров вроде «А что случилось?», «Мы падаем?», «Мы теперь умрем?» чувствую превосходство. Наконец, касалетки (алюминиевый контейнер для горячего питания на борту) могут уйти на второй план и люди узнают, что бортпроводник – это не просто официант.