Душа в чемодане. Записки бортпроводницы - страница 31

Конечно, не самое приятное занятие кружить над городом в ожидании аварийной посадки. Если расслабиться и есть свою курицу, то можно, пожалуй, не сильно напрягаться. Но большинство переживает. Временами появляется ощущение, что мы в коробке, из которой невозможно выбраться. Внизу три тысячи километров, и это не трамвай, чтобы сойти на следующей. Интересно, как всё пойдёт, чем закончится. Вспоминаю про себя команды эвакуации, местонахождение страховочной стропы для крепления на крыле, присматриваю быстрый проход до аварийного люка, мысленно расталкиваю обезумевших пассажиров. Моё место сегодня у крыла слева по борту. Значит, если что, эвакуировать пассажиров я буду на трап-рампу, который надувается при открытии аварийного люка, и спадает с крыла на землю. Эх, здорово, буду во всё горло кричать: «Расстегните ремни! Снимите туфли! Оставьте всё! Ко мне!». Сколько власти в этих словах. Вот тут-то можно вдоволь покомандовать, и они не имеют права не слушаться. Ух, я вас всех спасу! А может быть, понадобится и трогательная, в чём-то даже драматичная команда «Следуйте за мной!». Представляю, как они, опешившие, бегут ко мне, и я увожу их за сто метров от пылающего самолёта. Что-то я увлеклась.

Три часа проходят в нервной обстановке и в постоянных расспросах – это начинает раздражать. Мы снижаемся над аэропортом Домодедово, я занимаю своё место в середине салона и в иллюминатор наблюдаю невероятную картину – в сумерках виднеются огни «скорых», полицейских и пожарных машин. Нас с нетерпением встречают эти тревожные огни, готовые разбирать наши останки. А мы живы, сидим смирно в нашей коробочке и любуемся необычным видом. Ну, по крайней мере, я любуюсь. Когда ещё меня будут встречать колонны спасательных машин? Надеюсь, в принципе, что никогда. В салоне тихо, никто больше не бьётся в истерике. Я спокойно повторяю команды и мысленно открываю аварийный люк выхода на крыло. Жутко интересно, не терпится попрактиковать знания. Главное – не растеряться, не запаниковать. Кажется, я даже слышу гул сирен. Как в кино. Чувствую себя героем фильма-катастрофы.

Шасси мягко касается взлётно-посадочной полосы, включается реверс и через несколько минут командир объявляет: «Мы приземлились в аэропорту Домодедово. Всё в порядке».

Всё в порядке. Значит, никакой эвакуации. Ладно хоть я не бросилась открывать люк, уйдя с головой в свои мысли. Пассажиры отчаянно хлопают, радостно кричат, обнимаются. Покидая самолёт, кто-то целует руки командиру. Многие спрашивают, полетим ли мы с ними дальше, когда дадут другой самолёт на этот рейс. Без капли сомнения отвечаем, что да. Наверное, сейчас нас отвезут на другой 767-ой и мы попробуем улететь снова. Салон наполняют разные службы, лётчикам задают массу вопросов. Тем временем старшему бортпроводнику поступает звонок из диспетчерской. Он глухо отвечает: «Да. Хорошо. Понял». Мы вопросительно смотрим на него, в ожидании чего-то неприятного. Он грустнеет и сообщает: «Нас снимают с рейса, всем команда ехать по домам отдыхать».

Это на самом деле грустно. Мы должны были закончить этот рейс сами, с нашими напуганными пассажирами! Да, иногда они раздражают меня своими глупыми вопросами или невежественным отношением. Но потом, когда они покидают борт и снова становятся адекватными, они мне даже нравятся. Может, просто во время полёта я слишком много думаю о технической стороне, а не о людях, и поэтому на дружелюбие остаётся мало сил. Наверное, так нельзя. Они нам верят, они нам иногда даже благодарны.

В салоне повисает тишина. Вот так взять и уйти? Даже командир слегка растерян. Медленно выкатываем чемоданы и спускаемся на землю, не проронив ни слова.

Сажусь в последний автобус до станции метро Домодедовская. За окном темно, слышно только, как гудят двигатели взлетающих самолётов, чётко срабатывают реверсы. Я вдруг начинаю плакать. Бортпроводница, которая не попала на юбилей к отцу, тоже плачет позади меня в автобусе. Её можно понять. А мне жаль, что наш экипаж не полетел вместе с пассажирами вторым заходом, мы ведь им обещали – наверное, они расстроятся, увидев другого командира. Жаль, что я не увидела Хабаровск. И, пожалуй, мне всё же страшно. Всё могло сложиться не так благополучно, меня внезапно захлёстывает реальность, которая чуть не сыграла с нами последнюю шутку. Нет уже ничего забавного в эвакуации, командах, аварийных трапах. В один момент всё это становится не просто игрой в спасателя, а настоящей жизнью, с настоящими людьми, каждый из которых немыслимо важнее, чем мои жалкие попытки «попрактиковать знания». Это жизнь, которую невозможно дать и невозможно вернуть своими силами.