Два моих крыла - страница 15

Людмила Александровна кожей чувствует каждую вещь в комнате. Там, в маленькой кладовочке, на полке стоит портфель, и в нем лежат старые бумаги — единственное, что осталось от ее молодости. Она их совсем не достает. В работе не нужны, а так перебирать — недосуг. Давным-давно сложила их в тугие пакеты и перевязала шпагатом, помнится, усмехнулась про себя; когда буду старенькая — стану читать. Так что ж потянуло ее к этому портфелю? Неужели это и есть старость, о которой она тогда подумала мельком и с затаенной мыслью — до этого, слава богу, еще так далеко! Оказалось — не так и далеко, всего каких-нибудь десять лет прошло…

Она перебирала телеграммы, открытки. Неужели они когда-нибудь будут представлять из себя ценность? Но складывала их в аккуратную стопку, уважая память и чувства, с какими когда-то прикасалась к ним.

Письма одноклассника Сашки Коковина из армии. Все письма с продолжением. В четырех письмах он описывал сон, как цыганка ему гадала и нагадала долгую и счастливую жизнь с девушкой на букву «Л». Может, он и в самом деле был в нее влюблен? Неужели ее вообще когда-то любили, писали пылкие и смешные письма?

Сашка теперь такой серьезный человек! И жена у него не на букву «Л». Уехал после армии в Свердловск, работает юристом. На вечере встречи в школе она долго не могла поверить, что человек с лысиной — белокурый Сашка! И танцевал на том вечере он со Светкой из параллельного класса. О делах ее и о жизни вообще вскользь поинтересовался, а узнав, что одинока, сказал: «Вот видишь» А она ничего не увидела и даже не пожалела, что Сашка не ее муж. Он и не подозревает, что у нее в старом студенческом портфеле лежат его такие неграмотные письма. Он бы удивился, узнав об этом, — для чего? Все в молодости были увлечены. Теперь у каждого положение, своя дорога в жизни. И ничего в ней не изменишь какими-то там детскими письмами.

Вот письма на листочках в косую линеечку, таких теперь и не выпускают — в косую линеечку. Она об этих письмах помнила, знала, что лежат отдельной стопкой. Тогда, пятнадцать лет назад, они никакой ценности не представляли. И сохранились чудом. Потому что Юра требовал «сжечь все мосты», не отвечать на последнее письмо Борьки. Она не ответила, но и эти оставила. Почему?

Теперь она держит пожелтевшие слежавшиеся листки и не может вспомнить ни одной строчки из этих писем. Нет здесь последнего, самого большого.

Стоял теплый осенний день бабьего лета. Они сидели с Юркой на скамейке в скверике. Она легко и быстро пробежала то письмо и передала Юре. Он, скучая, комментировал его, поглаживая ухоженную бородку. А потом смял страницы и бросил в урну.

— Ты — моя! — сказал он довольно и похлопал ее по колену. Она бездумно склонила ему на плечо голову и тут же забыла о письме. Там была чужая жизнь, ей до этой жизни не было никакого дела. У нее все безоблачно и хорошо, зачем ей Борька с неопределенным будущим? Не верила Людмила в его чувства: упражнялся, как всякий солдат, пописывал от нечего делать. Встретил бы другую девушку — точно так же бы писал. Наверняка еще какой-нибудь землячке-однокласснице писал, а Людмилу «про запас» держал, так, на всякий случай. Интересно же получать много писем, особенно когда ты в армии. А письма она умела писать! Ей льстило, что такой видный парень — еще один! — так присох. Но и только! У любой симпатичной девушки в двадцать лет поклонников хоть отбавляй. О замужестве еще не думается. Самый главный, самый-самый еще не встретился. Он не похож на всех остальных. Какой он? Конечно, красивый, умный, талантливый. Он все умеет и все может.

Был ли самым главным человеком Юра? Ей казалось, что — да. Он был сдержан, немногословен, казался таким значительным. Он провожал ее до дому и на прощание целовал руку. А потом уходил. После она узнала, что уходил он к другой женщине. Но вот эта холодность и сдержанность будоражили ее, холодило сердце от мысли, что он может однажды совсем не пойти провожать, и она потеряет его, такого умного, талантливого, значительного. Людмила тянулась к нему, замечая, однако, и его преувеличенную заботу о своем здоровье, и его пренебрежительное отношение к товарищам, и насмешливые замечания по поводу ее неудавшейся прически. Все это неловким комком застревало в ней. Но как следует подумать об этом она почему-то боялась. Гнала от себя подобные мысли. Обо всем забывалось, когда он начинал рассказывать о своих будущих картинах, об импрессионистах, вел ее на выставку в картинную галерею, и она восхищенно смотрела, удивляясь таким познаниям совершенно незнакомого ей мира.