Дважды два — четыре - страница 11
— Ложись-ка поскорей, мама.
пропела она чуть слышно в ответ.
— Ты бы еще сплясала, — сказал он дрогнувшим от обиды и раздражения голосом.
— Ладно. Сейчас…
Звезда над головой матери смотрела на Костю.
— Мама, а если бы вдруг упала звезда, ты бы успела задумать что-нибудь?
— Да.
— А что примерно?
— Чтобы ты был счастлив. И чтоб я скорее постарела.
— Мама, какое у тебя маленькое сердце!
— Приму во внимание, Костя, буду расти над собой. Осенью, когда начнут обильно падать звезды, я задумаю что-нибудь эдакое… Например, чтобы американцы перестали озоровать…
— Нечего смеяться! Это узость, недостойная человека: думать только о своих детях.
— Конечно. Но что ж поделаешь? Сердце маленькое. В нем место только для сына. Не для роты солдат.
Она ушла за ширму, разделась и легла. Он долго сидел один в темноте, прислушиваясь к ее дыханию. Был отчетливо слышен «зум» холодильника. Мать дышала чуть слышно, ровно.
Уснула. Пронесло!.. Приступ прошел.
6. Вдовья копейка
Он не мог уснуть. И не смел разбудить маму. Оделся и вышел в коридор.
Квартира была большая, коридор длинный. (Так и не успели при жизни папы получить отдельной квартиры, остались в этой, где родилась мама.) С левой стороны, неподалеку от кухни, посаженный в клетку (в будку, как на улице), висел телефон. Соседи экономили электроэнергию: в телефонной будке и в коридоре почти всегда бывало темно. Если бы Костя не вырос здесь, он мог бы вполне свободно расшибить себе голову, когда бежал на кухню ставить по утрам чай.
Однажды — правда, ему было тогда лет десять — он попытался обвести цифры на телефонном диске флуоресценцией. Ничего из этой затеи не получилось. Телефон, разумеется, фосфоресцировал, но уж больно неопределенно и страшно.
Мальчик вышел из комнаты и принялся вышагивать по коридору на ощупь, на цыпочках, как вдруг увидел косой луч света. Лучик шел от чьей-то двери. Значит, не только ему, еще кому-то нынче не спится…
Екатерине Федоровне… Это дверь в ее комнату.
…Екатерина Федоровна — старуха пенсионерка (вечная пенсионерка) — любила Костину маму.
Мама родилась и выросла здесь же, на Чистых прудах, рядом с комнатой Екатерины Федоровны.
Екатерина Федоровна:
«Между нами была, по правде сказать, какая-то особенная любовь».
Грудная мама якобы подпрыгивала в коляске от радости, увидев Екатерину Федоровну. А та кричала ей от двери: «Ногу твою поганую раскумекаю…» (Что значило — поцелую.)
Маме было три года… пять… десять лет…
«Не ребенок, а василек. Головенка белая, аккуратная, чистенькая. Личико нежненькое… «Тетя Катя, они красивые по одежде, а ты — по уму!» — вот как она говорила…
Ну, а в девицах ей было, ясно, кавалеров не обобраться. Поднимаюсь как-то по лестнице, на площадке топчется этот самый — ну, как его? — Сашка. Ну, из соседнего дома Сашка. Знаешь, небось?»
«Сан Саныч. Геолог».
«Для кого — Сан Саныч, для кого — геолог, а для меня — Сашка. Сопляк… «Те-етя Катюшка (так он, значит, ко мне), можно с вами пройти в квартиру, а то она захлопывает дверь перед моим перед самым, можно сказать, носом».
…Наглажу ей кофточек. Повешу в шкаф. Висят дышат… Э-эх!.. Отца твоего она не видывала, эдакое сокровище!..
Я думала: станет выходить замуж, нам есть конфет и пирожных — есть не переесть… Ка-ак же?! Раз-два!.. Ходил, ходил… И вдруг — бац! — уезжает в командировку. Она — гадать. «Гадай, тетя Катя». Нагадала ей «фруктов-продуктов» (валет бубенный. Такая карта: «фрукты-продукты»).
Раз-два! Аккурат письмо:
«Приезжай. Тут при-ирода. Прие-е-езжай, тут луна. Питание, сметана…» Не видывала твоя мама сметаны! Вот уж истинно, что Шалаев. Возвращается. Бац! «Поздравь, тетя Катя. Я замуж вышла». А ей всего двадцатый годок.
Я как стояла, так и сомлела.
«Да как же так? Безо всякого предупреждения? Это что ж?..»
Разливаюсь. Плачу…
«Да я ж его уважаю, тетя Катюша. Люблю его, тетя Катюша…»
И пошло, и пошло: любов — туда и любов — сюда. Это он ее выработал в цыгана… Любов!.. Пле-евала я на такую любов!..
…Кофточки… (Всхлипывание.) Одуванчик… наглажу… Не девочка — василек… Я ей, бывало: «Ногу твою раскумекаю…»