Две книги о войне - страница 2

За столом, как стон, раздалось:

Подумать только — квашеная капуста!

Что может сравниться с картошкой в мундире!..

Вы слышите, как поет самовар?

А вы чувствуете запах хлеба?.. Это ржаной хлеб! — прослезившись, сказал старик.

Пока за столом шел «Лукуллов пир», хозяйка внес­ла в комнату большие соломенные матрацы и разло­жила их вдоль стены. Потом подсела к нам на лавку, скрестив свои большие руки на груди.

Шофер, застегнув ворот гимнастерки, осторожно спросил у нее:

От кого, хозяйка, держишь этот пункт?

От себя... Колхоз наш эвакуировался еще в ав­густе... Какой еще такой «пункт»? — вдруг сердито посмотрела она на него. — Изба как изба...

Так и торчишь всю ночь на дороге? — смутив­шись, решив сказать ей что-то очень приятное, спросил шофер.

-— Не торчу, а дежурю на дороге! — строго попра­вила она его. — Ночью — я, днем — Валерик. На таком морозе не поторчишь! Селезенки померзнут!

А в деревне есть еще кто-нибудь? — вмешался я в разговор, чтобы выручить совсем уже обескуражен­ного шофера.

В том-то и дело, что никого, а то бы горя не было! Мы уж как-нибудь дежурили бы по очереди. — Она тяжело вздохнула, опустив глаза. — Я оставалась с фермой, потом сдала коров уполномоченному от фронта и так никуда не собралась уехать. Все мужа ждала!.. Он у меня воюет где-то тут рядом — не то на Ладоге, не то ца Свири, а где точно, не знаю...

Шофер попытался заплатить ей за чай, но она так грозно посмотрела на него из-за плеча, что он готов был провалиться сквозь землю.

Когда мы собрались уходить, хозяйка оделась, за­куталась в свою пуховую шаль и проводила нас до на­шего грузовика.

Мы уехали в сторону Ладожского озера, она оста­лась встречать проходящие машины — в осажденный Ленинград и из Ленинграда.

Долго виднелась в предрассветной мгле среди су­гробов ее одинокая фигура.

Старуха идет по лесу

Едем тихим, заснеженным лесом. Ель, ель на всем пути. Свет от фар напоминает собак, бегущих впереди охотника. Два луча точно обнюхивают дорогу и чего-то ищут...

— Вот так американцы охотятся на зайцев, — говорит шофер. — Это называется охота с фарами. Заяц, попавший в луч, никогда уж не уйдет от охот­ника.

Скрипит снег под шинами, мимо мелькают де­ревья — голубая пустыня и тишина, — и так клонит ко сну.

Вот фары нащупывают среди деревьев что-то ярко- красное. Ограда. Красная ограда. Братская могила.

и

Красный, цвета крови, памятник. Красные бумажные цветы по углам. И на всем этом легкий покров снега.

Машина вырывается из лесного плена. Едем глухим пустырем, лощиной, местами недавних боев в районе Войбокало.

Небольшая мертвая деревушка. Занесенные почер­невшим снегом полуразрушенные избы. Зияющие про­валы вместо окон и дверей. Нетронутые русские печи на пепелище. Перевернутый немецкий танк на дороге. Автобус без колес. И дальше — часовенка. Она почти вся занесена снегом. Только сияет крест. Крест на снегу. И рядом, будто собираясь обнять его, серебри­стая ель, наклоненная к кресту.

И снова машина въезжает в лес.

Фары нащупывают впереди что-то темное... На­встречу, согнувшись в три погибели, идет старуха. Она тащит саночки с грузом.

Шофер останавливает машину, спрашивает:

Куда держишь путь, бабушка?

На Урал, сыночек, — отвечает старуха, с трудом выпрямляя спину, — на Урал!..

Эвакуированная?..

Да, сыночек, из Ленинграда.

Из Ленинграда да на Урал?.. Ведь это очень далеко, бабушка.

Знаю, сыночек, да что поделать. Везу старику инструмент. Сам уехал с заводом, а инструмент оставил. Личный он у него, всю жизнь собирал, сейчас и понадобился... Вот доползу до станции Бабаево, а там — железная дорога, там уж будет по­легче. ..

Шофер выпрыгивает из кабины, открывает инстру­ментальный ящик, привязанный к саночкам, любовно перебирает на свету инструменты, говорит:

Да, знатный инструмент. Может быть, бабушка, повернуть машину и малость тебя подвезти?

Вы мне не попутные, — отвечает старуха, берясь за лямки. — Езжайте себе с богом...

И мы едем с богом. Снова два луча рыскают по до­роге. И снова ель, ель, ель на всем пути...

Художник вырубает могилу для сына

Ночь темная и ледяная. Справа, в километре от нас, проходит передний край. Над лесом кровавится за­рево. Это на том берегу Свири враг жжет дома, осве­щая реку. То и дело в небо взвиваются ракеты — белые, зеленые, красные, иногда трех цветов одновременно, как во время фейерверка.