Двенадцатая интернациональная - страница 34

— Вот такие дела, — промолвил Вася Ковалев. — Ты ж не маленький. Сам бы должен догадаться, что русским в Испанию хода нет. Или не слышал про Комитет по невмешательству?

Я почувствовал, что Комитет по невмешательству, кроме всего прочего, становится моим личным врагом.

— Не понимаю, какое, собственно, отношение мы с тобой имеем к этому проклятому Комитету? Ты, кажется, не дипломат, и я тоже.

Насчет Васи я глубоко заблуждался. Он был дипломатом.

— Ладно. Спорить не о чем, — твердо заключил он. — Сказано нельзя, значит, нельзя. А заявление все же оставь на всякий пожарный случай.

Я поспешно выхватил заготовленные бумажки. Искоса взглянув на них, он отвел мою руку.

— По-русски надо, понятно? Кто тебя по-французски читать будет? Это раз. А второе: биографию свою опиши подробнее. Что это за биография на одной страничке? В заявлении тоже поубедительней изложи, почему решил ехать, про ненависть к фашизму изобрази и тому подобное, чтобы мотивировка политически грамотная была. Ну, да ты образованный, сумеешь. В биографии смотри не забудь про кадетский корпус, что был там обучен обращению с винтовкой. Я доложу правлению, а потом видно будет.

Тут же, не теряя времени, я засел за стол, и через два часа руководящие указания Васи Ковалева были выполнены. Окрыленный надеждой, я успел за столь краткий срок настрочить и красноречивое заявление, выдержанное в духе антифашистской листовки, и автобиографию, чуть разве короче, чем «Детство, отрочество и юность». И про винтовку приврал. Это была та самая «ложь во спасение», которую даже святые отцы допускали.

Вася перелистал врученные ему листы, вздохнув, заложил их в толстенный том нот с подходящей к случаю надписью на переплете «Севильский цирюльник», вдвинул том обратно на полку стоящего возле рояля нотного шкафа и запер его на ключ.

Выйдя на бульвар, я всячески старался умерить свое волнение, чтоб после не испытать тем горшего разочарования: вдруг все же ничего не выйдет. Но Вася, Вася-то каков! Ай да Вася! Мне даже неловко стало, когда я вспомнил о песенке, которую про него сочинил. Песенка эта высмеивала Васино изложение истории на занятиях с недавно вступившими в Союз. Пересекая однажды зал, где Вася обучал неофитов политграмоте, я услышал, как он повествует о 9 января. «Рабочие были тогда бессознательными, — рассказывал Вася, произнося «г» на донской манер, так что каждый раз, как попадался этот звук, казалось, что Вася с силой ударяет колуном по сырому сучковатому полену. — Они пошли к царю с попами и хирургами. У Зимнего дворца их встретили грубо. Одна тысяча народу полегла убитыми, да ранили еще две с гаком». С тем, что Вася размножил попа Гапона, я готов был примириться, но вместо хоругвей — хирурги… С них и началась посвященная Васе песенка: «Дело было в Петербурге, Где в церквах висят хирурги…»

Через неделю я опять посетил Васю Ковалева. В ответ на мой вопросительный взгляд он вполголоса пробурчал, что пока ничего не известно — может, никто никуда не поедет, — но что меня тем не менее утвердили в списке восемнадцатым.

— Не единогласно, учти. Один товарищ из правления возражал. «Несерьезный, — говорит, — человек, как бы не подвел. Еще недавно стишками баловался». Скажи спасибо Сереже, вступился за тебя.

Под «Сережей» подразумевался Сергей Яковлевич Эфрон. Еще бы! Ему уж грешно было бы не заступиться за легкомысленного товарища, позволявшего себе баловаться стишками. Как-никак, а он муж Марины Цветаевой.

Окончательно вопрос о добровольцах из Союза возвращения был разрешен лишь во второй половине октября. Дело решила знаменитая телеграмма Сталина на имя Хосе Диаса. В ней было прямо сказано, что освобождение Испании от гнета фашистов есть общее дело всего передового человечества. Вычеркнуть нас из состава всего передового человечества никто все-таки не решился, однако нам позволили ехать в Испанию при одном обязательном условии: каждый должен был раз и навсегда забыть, что он русский, а вместе мы стали официально именоваться «группой без национальности» или еще более загадочно: «языковой группой».

Стороной я узнал, кто проложил нам дорогу. Это совершили бывший царский подполковник Глиноедский и бывший белогвардейский капитан Иванов.