Дьявол Цивилизации - страница 4
Я старался избегать людей. Люди мне были не нужны. Безразличие к людям — это тоже итог моей болезни. Когда кто-то проходил недалеко, я прикидывался пьяным, мычал что-то. Холода земли я не ощущал. Странно, но это было так. Как не ощущал в подобных состояниях и горячего. Маша во время приступов, когда все нутро леденело, давала мне кипяток, но я пил его как холодную воду…
Я часто задавал себе вопрос: вызываем ли мы с Машей жалость у людей? И твердо отвечал себе: нет! Даже у врачей, у которых мы лечились в клинике, интерес к нам, как мне казалось, был прежде всего чисто этнографический, как к особям иной популяции, представляющим научный интерес. Глаза у врачей были равнодушные, но большей частью брезгливые и отталкивающие. И ни разу даже капли сострадания не увидел я в их глазах, хотя были и деланная ласковость, и цепкое сияние холодных глаз, и кажущаяся заинтересованность в наших судьбах… Но сквозь все это четко просматривалась брезгливость и даже страх… Да! Мы были чужаками среди живых…
В деревне на нас поглядывали вроде бы и с жалостью, но и с каким-то оттенком оскорбляющей отчужденности. Нет! Мы не вызывали сочувствия. И не должны были вызывать. Ибо не люди мы были, а нечто полукосмическое. От меня долгое время, как от спектра изотопов, исходило излучение. У Маши была радиоактивная моча…
Вполне возможно, что мы излучали вокруг себя какие-то электромагнитные волны отталкивания и неприязни, чуждые всему живому. Да, именно так. Даже друг к другу у нас была скорее не жалость, а ее уродливое подобие. Мы были не только муж и жена, но и товарищи по несчастью, и на краю могилы ловили и поддерживали друг в друге крохи живого…
Теперь я был рад, что тяжелая ржавая лестница подтянута к основанию вентиляционной трубы атомной электростанции. В следующий раз я приставлю ее к стволу трубы и доберусь до скоб, вмонтированных в ее железобетонный монолит. Лишь бы лестницу не уволокли…
Всю манипуляцию с лестницей я проделывал в полутьме. Кругом еще были неразбериха и свинорой, и я думал, что лестницу не заметят… Но если ее утащат на прежнее место, я все повторю сначала, пока не добьюсь своего…
Я знал, что сошел с ума. Я видел это как бы со стороны, но я знал также, что я должен достичь верхушки вентиляционной трубы на высоте ста пятидесяти метров, прыгнуть оттуда и проплыть по следу инверсии радиоактивного облака…
Маша спросила вдруг:
— Спасеных, а почему мы не протестовали, когда еще были здоровы?
— Против чего?
— Против плохой техники безопасности… Мы были бы здоровы…
— Мы никогда не были здоровы, — ответил я.
Я не помню такого…
— Да, ты прав… — сказала Маша. — Я тоже не помню…
Мы уже много лет по-настоящему не близки с ней. Маша всегда покорна, но говорит, что ей все равно. Это похоже на правду. Наслаждения близостью у нее нет. Нет его и у меня. И все же… И тут крохи… Какая-то инерция привычки осталась… Вместо наслаждения все кончается чувством щемящей боли внизу живота. Как при цистите… Врач говорит потому, что некроспермия, остался всего лишь жалкий гормон предстательной железы…
«Хоть это осталось, и то ладно…» — подумал я тогда.
Но что же означала вся наша жизнь? Не знаю. Скорее, это был суррогат жизни. И я, и Маша были безразличны к ней. Без кокетства безразличны. Как-то даже она сказала:
— Спасеных, давай примем яд…
— Зачем? — безразлично спросил я.
— Так… — прошелестела она.
Нет! Я не боялся смерти. И Маша не боялась. И так уж почти полностью принадлежали мы к неорганическому миру. Какие-то остатки ощущений и потребностей. Лишь самая малость…
Может быть, и земля, и камни столько чувствуют…
И все же что-то удерживало нас от последнего шага. Что? Слабое желание хватать ртом воздух? Любопытство? Выводы? Но какие?
Странное состояние реально сознаваемого сумасшествия, самопроизвольное передвижение членов тела под любопытным, но холодным взглядом ущербного, иссеченного нейтронами разума? Навязчивая идея? Да! Пожалуй, с этим можно было согласиться… Еще не хочется переселяться. И с этим можно согласиться… Я должен исследовать след инверсии радиоактивного облака. Если оно опадает далеко за нашей деревней, мы остаемся. Если нет… Тогда… Я не знаю, что тогда…