Дым отечества, или Краткая история табакокурения - страница 23

На волне женского движения 1860-х годов интенсивно начали курить студентки и домработницы. Так некая белошвейка по имени Сая, по воспоминаниям ее современника, «курила дешевые папиросы «Трезвон» (наши говорили: «Папиросы «Трезвон», три копейки вагон»). Табак был до того вонючий, что ее выгоняли из комнаты на кухню, а там Марфуша ее отчитывала, говоря, что курить грех и за это Бог ее накажет».

Английский полковник Веллеслей, побывавший на берегах Невы в 1870-е годы, заметил: «Петербург отличается от других европейских городов… болезненным видом большинства петербургских дам, благодаря… привычке курить».

Поэт В. И. Богданов свое стихотворение «Объяснение в любви», написанное в 1864 году, начинал следующими строками:

Поменяйте «папиросы» на «сигареты», и выйдет вполне современная картина.

После обеда петербургские мужчины, жившие во второй половине XIX века, обыкновенно удалялись курить в кабинет хозяина. Нередко к ним присоединялись и женщины — чтобы выкурить по египетской папиросе. Например, «Nestor Gianadis» или «Lе Сагг». «Египетскими» часто называли папиросы, которые были тоньше других.

Безвестный автор книги «Джентльмен», увидевшей свет в 1913 году, насчет женщин заметил следующее: «…среди дам находится немало любителей этой приятной отравы. Поэтому, если мы хотим быть справедливыми, то сознаемся, что маленькая, тонкая папироска отнюдь не безобразит хорошеньких дамских губок, а придает им своеобразную пикантность». Не безобразит с точки зрения джентльмена, осмелимся добавить мы.

От женщин не отставали и мужчины. Комната одного из родственников литератора Н. А. Лейкина была пропитана табаком настолько, что в ней «даже мухи не могли жить». Да что там комната! Курили и в чистом поле! П. И. Чайковский записал как-то в дневнике: «Прогулка. Дождь. Молодой человек, у которого я закуривал в поле папиросу».

Ф. М. Достоевский, когда писал, попивал чай из почти холодного самовара и курил одну папиросу за другой, стряхивая пепел в бронзовую пепельницу. В его кабинете, когда он жил в доме на углу Греческого проспекта и Пятой Рождественской улицы (в 1875–1878 годах), на большом столе стоял «ящик с табаком да коробка с гильзами и ватою». И больше ничего. Другой мемуарист уточняет: «жестяная коробка с табаком и гильзами».

Любопытный пассаж находим в воспоминаниях В. В. Тимофеевой, корректора в типографии, где печатался журнал «Гражданин», выходивший в 1873–1874 годах под редакцией Достоевского. Как-то раз, отпуская Варвару Васильевну домой, Федор Михайлович сказал ей, вынимая из кармана кошелек: «Сделайте мне божескую милость, возьмите вот этот рубль и купите мне где-нибудь по дороге коробочку папирос-пушек, если можно, Саатчи и Мангуби или Лаферм, и спичек тоже коробочку, и пришлите все это с мальчиком».

Папиросы табачных фабрик «Саатчи и Мангуби» и «Лаферм» пользовались в то время особой популярностью. Далее Тимофеева замечает: «Он курил, — он всегда очень много курил, — и мне видится до сих пор его бледная и худая рука… видится, как рука эта тушит докуренную толстую папиросу, — и жестяная коробка из-под сардинок, доверху наполненная окурками его «пушек»». (Банка из-под сардин использовалась вместо пепельницы, разумеется, в типографии, а не дома.) Один из гостей Достоевского также отметил: «Он сидел перед маленьким письменным столом… набивая свои толстые папиросы, курил их одна за другою…» При этом «набивал себе папиросы-пушки из желтой маисовой бумаги».

Н. Г. Чернышевский курил, когда нервничал, при этом «то с живостью затягивался, то ломал папироску, стряхивая пепел, то забывал о ней, и она гасла».

Однажды к Николаю Гавриловичу зашел в гости Л. Ф. Пантелеев. Чернышевский поставил перед ним ящик с сигарами. «Заметив, что я собираюсь закурить папиросу, Н. Г. огорченным тоном сказал:

— Что же вы не берете сигару… сигары, право, отличные.

— Да я перед тем, как идти к вам, уже выкурил сигару, много я их не курю.

— Не надо было дома курить, — обиженно проговорил Чернышевский».

Достоевский, Чернышевский, Пантелеев — не исключение. Не курили в ту пору в Петербурге разве священнослужители и старообрядцы — в присутствии последних вообще не принято было дымить. Некоторые староверы, по свидетельству Л. Ф. Пантелеева, придерживались «кой-чего из запретов древнего благочестия; у иных это бессознательно сказывалось в некотором смущении относительно табака».