Джек-Брильянт: Печальная история гангстера - страница 60

Когда он был в Европе, она читала криминальную хронику, но то, что писали про него, пропускала. Эти газеты она откладывала для Джека, сваливала их, не читая, на дно шкафа — Джек любил, она знала, сохранять вырезки из газет, когда писали о нем. Газет этих собралась целая кипа. Но она их не читала: в первой же статье, попавшейся ей на глаза, Джека почему-то прозвали «Франтом», а никаким франтом он никогда не был. Собственно, кем он был, она толком не знала. Она знала только то, что он говорил ей, то, что ей хотелось, чтобы он говорил: «Ты радость всей моей жизни» и «Ты самая красивая на свете. Я тебя не стою». А она на это отвечала: «А я — тебя». И после этого они укрывались в своем шелковом коконе, в ее горячей постели с розовыми шелковыми простынями, она — в своей белой шелковой ночной рубашке, он — в своей желтой шелковой пижаме с вышитым на ней зеленым драконом; они медленно стягивали друг с друга шелк и погружались в кокон, и любили, и любили, и любили друг друга. А потом засыпали, и просыпались, и снова занимались любовью, и стояли под душем, и опять, в который раз, ходили на Джолсона в «Мамми», и обедали, и возвращались обратно в свой кокон, и любили друг друга снова, как же без этого? Конечно, любили. И как! Это была сказка, настоящая сказка. Упоительно! До Джека у нее ничего такого и близко не было, а ведь она знала толк в этом деле, еще как знала. Но трахаться — это одно, а трахаться с Джеком — совсем другое. Это она делала не ради внешнего блеска, к которому так стремилась. Раньше-то ты ложилась в постель, потому что хотела что-то получить, или делала это по обязанности, или потому, что он был хорош собой и мил и ждал, что ты ему дашь, — ты и давала… Давать интересным мужчинам было твоей ролью, на то ты и молодая, чтобы давать. Может, ради этого ты и стремилась к блестящей жизни? Чтобы блеск исходил от тебя самой. А чтобы блестеть, надо трахаться — с кем хочешь и когда хочешь. Давать самым лучшим, самым красивым. Любишь трахаться? Еще бы, кто ж не любит.

Но вот она встретила Джека, и с этих пор ей нужен был только он. Теперь ей хотелось не просто трахаться. Ей хотелось трахаться с Джеком. Возникло совсем новое, неизведанное чувство, когда тебя хотят, тобой владеют и когда ты тоже владеешь, тоже хочешь. Теперь она хотела не так, как раньше. Ее научил этому Джек. Она хотела не в данную минуту, не в определенный час или день — она хотела постоянно.

— Мы всегда будем жить в нашем коконе, да?

— Ясное дело, малыш.

— Мы будем заниматься любовью, даже когда тебе стукнет семьдесят пять лет, правда?

— Нет, малыш. До семидесяти пяти я не доживу. Странно еще, что до тридцати трех дожил.

И тут с ней произошла еще одна перемена. Раньше она хотела его, хотела то, что он давал ей, еще и еще, бесконечно; теперь же она только и думала, что может пережить его и что сейчас, в эту минуту, она, быть может, в последний раз обнимает его за шею и кусает его в ухо, и теребит его «петушок» — ведь Джек может встать, одеться и уйти на смерть. И тогда она стала хотеть его еще больше, чем раньше. Она и сама не знала почему. Она, вслед за всеми, называла это любовью, но это была не только любовь, ведь теперь она хотела не просто Джека, а Джека, идущего на смерть. Она хотела целовать и любить человека, который должен умереть. Потому что когда он умрет, то получится, что ты владела тем, что не достанется больше никому.

Но вот пришел Джимми Бьондо и поговорил с ней, и она сказала, что никогда не поверит, что Джек на такое способен. И тем не менее она вытащила сваленные в стенном шкафу газеты и прочла их и не поверила своим глазам: оказывается, Джек только и делал всю жизнь, что убивал, и пытал, и прижигал проституток сигаретами. Ой! Ой! Ой! И тогда она сказала себе, что уйдет от него. И она повторяла это себе весь субботний вечер и всю ночь, даже после того, как он пришел к ней в комнату и они замкнулись в своем шелковом коконе, чтобы убить все плохое, что есть в жизни. Пока они любили друг друга, она забыла, что хотела уйти от него, ведь не уйдешь же от человека, который заставляет тебя забыть все плохое? Но когда все кончилось, она опять вспомнила об этом и думала об этом, когда засыпала рядом с ним и когда проснулась и увидела, что он пьет апельсиновый сок, который он заказал для них обоих; сок, и тосты, и яичницу, и бифштекс для себя. И она вспомнила об этом, пока он ел бифштекс, сидя в голубой пижаме с вышитыми на ней красными лошадьми. Я вижу, как ты в последний раз ешь бифштекс. Я вижу, как ты в последний раз ходишь в пижаме. Она убьет его в своей памяти, и на этом союз «Джек-Брильянт — Мэрион Робертс» прекратит свое существование. Пока, Джекки, будь здоров. Я любила твой «петушок». Классный был «петушок», ох, классный. Но теперь ты для меня мертв. Навсегда. Больше Мэрион Робертс не будет боевой подругой гангстера, марухой бандита. Мэрион Робертс принадлежит себе самой, жить лишь бы раздвигать ноги она не будет. И ради только одного мужчины — тоже не будет. Она не будет жить ради убийств — хватит. Она знает, как хороша жизнь и как трудно сделать жизнь хорошей. Она займется чем-нибудь другим. Можно продолжать танцевать. Найдет способ прожить без гангстера Джекки.