Джими Хендрикс - страница 6

— Меня распирали идеи, мозг взрывался от звуков в голове, но всё время приходилось играть какую–то чужую музыку и это приносило невыносимую боль. Меня поджаривали, и я готов был сорваться хоть в огонь с этой сковороды.

И снова Джими сорвался, на этот раз в Нью–Йорк, где его ждало ещё большее крушение надежд, несмотря на то, что работы там хватало.

— Однажды меня услышал один из братьев Айли и перелистнул страницу моей жизни. Ночевать в тех трущобах был сущий ад — крысы носились по тебе, когда ты спал, тараканы съедали твою последнюю корку хлеба. Но я играл и нас записывали.

Годами позже, когда Джими был уже на вершине, я встретился с братьями, и спросил каково их мнение. На что Ронни мне ответил:

— Особенно мне запомнилось, что Джими сходу запоминал все наши песни, ему не требовалось репетиций. Джими на сцене воспроизводил в точности те звуки, какие были записаны на пластинках. С ним было очень легко работать, он играл именно то, что мы ожидали от него услышать. Казалось, музыка исходила из него самого, казалось, ему не нужно было прикладывать никаких усилий.

Рудольф, самый весёлый из братьев, сказал:

— Однажды, когда мы забрали Джими к себе домой в Teaneck, в Нью—Джерси… — а надо сказать, что это самый престижный район, почти недоступный для чёрных, — хорошо помню, как Джими сказал тогда, что настанет день и он позволит себе такое же, и мы верили, что это не хвастовство Джими, а истинная правда.

Но братья сошлись в том, что он произвёл на них сильное впечатление и что они до сих пор находятся под впечатлением, и более всего он поразил их своею индивидуальностью. И, в конечном счёте…

Ясно было, что его индивидуальность когда–нибудь как–то проявится, он чувствовал постоянное стеснение, находясь в рамках их группы.

— Помню, мне никак не удавалась эта злополучная фа, — рассказал он мне много позже, — мне всё время мешал мой белый шерстяной пиджак и лакированные туфли.

А вот воспоминания ещё одного музыканта о своей игре с Джими. Позднее они встретятся снова на студии в 1967 году на записи с моим участием. Звали его Рэй Лукас. Он был моим другом, через меня познакомился с Джими, играл он на ударных у ставшего потом знаменитым Кинга Куртиса.

Вот как он вспоминает свою первую встречу с Джими:

— Мы играли в гарлемском клубе Smalls Paradise с Кингом Куртисом, и наш гитарист то ли заболел, то ли попал в тюрьму, то ли вообще пропал. О Джими я уже был наслышан, но не видел и не слышал его в деле, поэтому сказать, что я подо мной разверзлась земля, это ничего не сказать. В тот вечер у нас даже не было времени на репетицию, большинство наших песен Джими просто не мог знать и наш бас–гитарист успел шепнуть ему пару аккордов. За всю мою никчёмную жизнь я не встречал человека, так врубающегося в музыку. Я получил истинное наслаждение, играя с ним. И, без дураков, не было ещё на свете такого гитариста, он был лучший. Но то, что он мог стать всемирно известной звездой, у меня и в мыслях не было. Ведь для нас, чёрных братьев, не было будущего, как хороши мы бы ни были.

Джими был действительно в трудном положении, не то что бы он не знал чем заняться, он не знал куда приткнуться.

Джими оставался среди этих многоквартирных домов и нью–йоркских тараканов, пока не решил, сколько бы ему это ни стоило, переехать в дешёвый отель. Для человека, чьи мозги лопались от множества музыкальных идей, это оказалось высокой ценой. Его гитара — сначала он её заложил, а затем продал.

Вот в такой момент наши пути и пересеклись.

Я родился в Форт—Скотт, штат Канзас, в индейской резервации, наполовину чёрный, наполовину индеец из племени сиксика (черноногих). Мои предки до сих пор живут в резервации недалеко от Бэггса, штат Оклахома.

Самые яркие впечатления детства связаны с церковью, совсем как у Джими. Я очень рано начал петь в церковном хоре и оказалось, что унаследовал от матери талант писать стихи.

Вся жизнь матери прошла в стенах церкви и в любви к людям. Бывало, часто проснётся среди ночи и пишет стихи или целые поэмы.

Ей нравилось наблюдать за людьми, хорошо помню, как мы с ней приезжали на нашей старой разбитой машине в город и часами сидели на центральной площади. Я слушал её рассказы о людях, проходящих мимо нас, она сочиняла их тут же. Мы оставались в машине, мысленно сортируя людские характеры.