Его любовь - страница 22

Топайде прямо-таки зашелся визгливой руганью. Потом, опомнившись, велел принести багры. Их уже заготовили по его распоряжению в достаточном количестве. Они были длинные, металлические, с острым крюком на конце и с загнутым кольцом рукоятки — как у кочегаров.

— Нужно за подбородок! Крюком — за нижнюю челюсть! И не дергайте, тяните медленно! — сердито поучал Топайде.

На следующее утро, когда группу смертников опять привели к складу, Миколе выдали уже не лопату, а багор. Багры получило около пятидесяти человек. Но пятьдесят багров это уже оружие. Конвой был немедленно усилен. На пятьдесят багров — пятьдесят автоматов и столько же собак.

Так Микола из команды землекопов, раскапывавших старые могилы, попал в крючники, которые тащили трупы от завалов к печам. Команду пригнали на вчерашнее место:

— Арбайтен! Работай!

Для Миколы это означало: наметив в завале ближайший труп, попасть ему острием крюка под подбородок, вытащить и волоком доставить к печи. Но прежде надо было показать его «гольдзухерам», то есть «золотоискателям», которые, в случае обнаружения у трупа золотого зуба или коронки, выдергивали их клещами и бросали в деревянный, окованный жестью ящичек, над которым стояли два автоматчика. Там, где дело касалось золота, немцы не доверяли даже своим.

Трупы так слежались, что иной раз приходилось их разрубать топорами, а то и подрывать нижние пласты взрывчаткой.

Так и сновали крючники с раннего утра до позднего вечера, до темноты, через силу волокли полуразложившиеся трупы. Сверху, с главного плаца, казалось, что это не люди, а муравьи.

Были в лагере еще и кочегары, трамбовщики, огородники. Кочегары разводили огонь, шуровали длинными кочергами, сгребали жар и пепел, а когда печь остывала, меняли прогоревшие решетки. Трамбовщики специальными деревянными трамбовками дробили недогоревшие кости, просеивали пепел, помогали «золотоискателям». А огородники относили пепел на ближайшие огороды и как удобрение рассеивали по грядкам.

Неподалеку фыркали бульдозеры, злобно вгрызаясь в неподатливый глинистый грунт, вскрывали могилы, словно возмущались, что занимаются не тем, чем полагается.

Почти ежедневно строители закладывали новые печи — опять-таки под личным руководством Топайде. Технически все было продумано до мелочей — дымоходы, решетки-колосники, компрессор для обливания распыленной соляркой.

Сначала выравнивали площадку, примерно десять метров на двадцать пять, похожую на ток для молотьбы цепами. Ее устилали грохочущими листами жести: чтобы золото, не замеченное при осмотре трупов перед сожжением, не затерялось бы в пепле, не смешалось с землей, когда все прогорит, остынет. Пепел с жестяных листов, как с гигантских противней, сгребали, провеивали и золотые крупинки тщательно собирали и бросали в тот же деревянный ящичек, который охраняли два автоматчика.

Но делалось это после сожжения. А пока на жесть устанавливали опоры из гранитных надгробий, которые другие узники притаскивали с соседнего кладбища. На опоры укладывались обыкновенные рельсы: их привозили с ближайшей железнодорожной станции Киев-Петровка. Поверх рельсов прилаживали металлические решетки из оград городских парков, скверов, могил. Все это служило колосниками, для лучшей тяги. На эти ограды-колосники накладывали сухие, сосновые дрова, и они вспыхивали как факел. Топайде сам следил за качеством дров и, если привозили сырые, трухлявые или, к примеру, осиновые, плохо горевшие, злился, кричал и отказывался их принимать.

В середине штабеля оставляли полуметровое квадратное отверстие для центрального дымовода. Затем укладывали на бревна сизые от хлорки трупы. Ногами к середине, головами наружу (волосы вспыхивали, как порох). Высота штабеля — несколько метров. Издали трудно было различить, где кругляки дров, а где головы. Казалось, штабель сложен сплошь из черепов. Для удобства устраивали трапы, как на стройке, и по ним таскали трупы наверх.

Подготовленную печь, по требованию Топайде, просушивали не менее двух дней. У Топайде был опыт. Два дня задержки потом оправдывались: сухая печь прогорала значительно быстрее. Каждую просушенную печь зажигал сам Топайде. То ли считал, что лучше него это никто не сделает, то ли получал от этого большое удовольствие — как от «контрольных» выстрелов в глаз.