Эхолот - страница 16

Когда он очнулся, то ощутил, что слева горит костер, - щеке было тепло. Приподнявшись на локте, Иннокентий понял, что лежит в брюхе спального мешка, завёрнутый во что-то мягкое и тёплое, похоже — в пуховый платок.

– Живой? – Францевич смотрел куда-то поверх головы Сомова и смачно курил. – Я уж думал каюк тебе, хлопчик. Воды нахлебался за гланды. Не дышал ты... минут, наверное, пять. Я думал – всё. А потом вроде задышал, закашлял, очнулся даже, отца вспоминал. И снова заснул. Но уже так, нормально, как вроде живой.

– А где... – просипел Иннокентий и мотнул головой, собираясь спросить про остальных.

– Шо де? А... За водкой поехали. А то чего тут... Не осталось ни хрена... – Францевич поболтал бутылкой, а Иннокентий ясно почувствовал, что весь пахнет спиртом.

– Я... не хотел. Не знаю как получилось.

– Да ладно, бывает.

Иннокентий вдруг вспомнил бородатое лицо под водой. И ещё что-то... смутное... как будто из тёмной воды, из глубины, поднялись русалки и окружили... а он не успел их как следует разглядеть...

– А... это вы меня вытащили?

– Нептун с русалками.

– Нептун?..

– Угу. С русалками.

– А почему вы сухой?

– Так у меня комплект одежонки с собой всегда. И сапоги. На всякий противопожарный. Мало ли. Вот помню в прошлом годе браконьеров ловил – полчса в воде просидел. А потом на берег вылез, переоделся и всё. Одной бутылкой обошлось. Всех делов.

– Спасибо вам...

– Да брось ты. Молодой ишо тонуть. А рыбу я тя ловить научу. Гадом буду.

– Ну не знаю, у меня наверное не получится.

– Получится. Ты главное меня слушай и всё. Понял?

– Ладно.

– Ну вот и а’кей... – проворчал егерь, выливая водку в стакан. – Что за жизнь такая невнятная... Кого-то калечишь, кого-то спасаешь. А вот так чтобы просто, как у людей, – это нет. Диалектика, едриттвоютак. Ладно. Пей давай. Водолаз.

Про Францевича рыбаки ещё по дороге наперебой рассказывали Сомову, единственному в компании, с ним не знакомому.

Оказывается, в прошлом Францевич работал в кино, где-то на юге: не то в Одессе, не то в Ялте, это, впрочем, неважно – в советские времена всё равно было где работать в кино на юге – отрасль процветала везде.

И вот Францевич... А надо сказать, что исключительно по отчеству его звали с самого раннего детства, это и понятно – не пропадать же такому отчеству. Не подумайте, кстати, что отца Францевича родители назвали Францем, потому что страстно любили Ф.Кафку. Хотя, почему, собственно, нет... Я ведь ничего об этом не знаю – знаю только, что отцом Францевича был некий Франц. Вот и поди разбери, из каких соображений в наше время родители детям дают имена.

Так вот, молодой выпускник артиллерийского училища, Францевич каким-то хитрым образом уволился из армии и устроился на киностудию пиротехником. Сначала дымил, создавая в кадре красивый туман, потом готовил героев к расстрелу, напихивая им под одежду заряды, спустя несколько лет ему доверили взрывать машины и танки, и, наконец, апофеозом его пиротехнической деятельности стал аккуратный взрыв жилого семиэтажного дома, назначенного городскими властями под снос. Случилось это лет через десять после его прихода на студию.

Свершив этот подвиг, Францевич стал начальником пиротехнического цеха и при его царствовании фабрика выпускала в два раза больше грёз со всякими взрывами и дымами.

*

Францевич свою работу любил – чего-нибудь поджечь или взорвать для него было всё равно что для нас на рыбалку съездить. Да и дружить он умел. Со всеми. Его приятелями были сценаристы, режиссёры и художники киностудии, не говоря уж о реквизиторах, костюмерах, водителях и осветителях; нужно ли уточнять, что все рядовые пиротехники любили его, как родного отца; заезжие актёры – любимцы и баловни кинодержавы – бросив сумки в гостиничный номер, шли к Францевичу, немножко... за встречу, а директор киностудии лично заходил к нему в цех дважды в неделю пожать руку и расспросить о делах и здоровье; и даже пожарные – открытые неприятели и антагонисты всей пиротехники – относились к нему с явной симпатией. Правда, некоторые киношники (попавшие хоть однажды под смертельную шутку главного пиротехника) на полном серьёзе утверждали, что Францевич – пироманьяк, но над такими открыто смеялись, обвиняя их в паранойе.