Эксперт, 2013 № 20 - страница 9
Вагнер создал свой, с любого такта узнаваемый мир, а в нём ещё десять (по числу великих опер) отдельных миров, и все они самодостаточны — и бесконечно сложны. В них всё связано и прилажено и по вертикали (миф), и по горизонтали (психология). О них можно говорить, как о реальных; больше того, говорить о них иначе — бессмысленно. И вот ты, постмодернистский нарциссик, вламываешься в такой мир и заменяешь какой-то из его столпов на броскую модную придумку. Увязать её со всем, что осталось в опере, ты не озаботился, да и не смог бы, — и величавое сложное здание обращается в скособоченный балаган, кое-как висящий на одном шесте. И сразу же безвозвратно теряются, может быть, главные свойства вагнеровского мира — серьёзность (можно не добавлять, что серьёзным бывает и комическое?); глубокая, напряжённая значительность, значимость каждого слова и жеста. К сожалению, утрачиваются они гораздо проще, чем достигаются: можно и не вешать Тангейзеру (Зигфриду, Штольцингу, Эльзе) свастику на рукав. Аверинцев в 90-х годах с тоской писал о виденном в Венской опере «Тристане», где ни свастик, ни кожаных плёток на сцене не было: «Вроде бы и певцы, и оркестр знают свое дело — а слушать нет никаких сил». Почему? Да потому, скажем, что тенор, поющий Тристана, явно не ощущает серьёзности выбора между любовью и честью: «И он и Изольда, по-видимому, получили сексуальное просвещение в новейшем духе и смотрят на вещи очевидным образом вполне спокойно, озабоченные только тем, чтобы вовремя спеть нужную ноту». А от этого и ноты, и выпеваемые слова «просто перестают быть системой значащих жестов, распадаются, разваливаются»…
(Вероятно, как раз поэтому в вагнеровских постановках последнего времени редко убедительны тенора и сопрано. Не потому, что у них голоса хуже, чем у прежних звезд, — у кого-то вроде и не хуже; а по вышколенности лучшие из теперешних, возможно, и в авантаже. Но в великих вагнеровских певцах была, судя по записям, не просто значительность, но какая-то неотменимость , в их голосах была жестокая, не подлежащая сомнениям фатальность. Когда Макс Лоренц или Лауриц Мельхиор, принимая от Изольды чашу с ядом, произносил: «Ganz ich heut genese», казалось, что он проклял мироздание и оно сейчас рассыплется; нынешний Тристан произносит это, будто чихнул прилюдно: ну, genese — и genese. Когда Кирстен Флагстад или Фрида Ляйдер заклинала ветер, становилось понятно, что от этой женщины веет смертью; нынешняя Изольда заклинает — и её под оркестром не слышно. Басам, видимо, проще: у них серьёзность и значимость в известной мере входят в комплект. Сказанное не означает, конечно, что ныне не выходят прекрасные вагнеровские спектакли. Выходят иногда. А много их, надо полагать, и в прежние эпохи не бывало.)
Возвращаясь напоследок к юбиляру, согласимся с многочисленными его недоброжелателями в том, что личностью он был не самой приятной. Близкий к нашему герою человек пишет: «У Вагнера была одна милая привычка. Когда в каком-либо обществе он ощущал себя обделённым вниманием, то издавал внезапный крик, чтобы обратить на себя взгляды всех присутствующих». Мила привычка, ничего не скажешь. Эгоцентризм, в какой-то дозе присутствующий во всяком художнике, в Вагнере — бушевал, не ведая границ. И как в гостиной все должны были видеть только его, так в театральном или концертном зале — только его музыку слушать. Господи, что он писал — особенно под конец жизни — про других композиторов! И ладно бы только про соперников в борьбе за оперный престол — нет, он поносил и категорически неоперного Брамса, и давно покойных Шумана с Мендельсоном, — всех, кто попадался под руку; и критика всё чаще обращалась в грубую брань. Про его привычки, про его обращение с близкими ходит множество нелестных россказней, среди которых много правды. Всё это надо признать — ровно затем, чтобы сразу забыть. Всю жизнь обожавший Вагнера Томас Манн однажды выразился о нём так: «Саксонский гном (Вагнер родился в Лейпциге и имел 152 см роста. — А. П. ) с феноменальным талантом и ничтожным характером». Характер Вагнера уже не существует; его спорные — а то и вздорные — статьи никто, кроме аспирантов, не обязан читать и не читает. Феноменальный же талант — вот он, с нами.