Эктор де Сент-Эрмин. Части вторая и третья - страница 48

Господин Леконт де Лиль, о ком, по слухам, подумывает в настоящее время Академия и кому довелось жить на острове Бурбон, на Иль-де-Франсе и в Индии, изобразил в прелестном стихотворении, носящем название «Манши», прогулку молодой женщины, которую несут в паланкине:

Но пусть читатель не думает, что песни, которыми сопровождался мерный шаг носильщиков паланкинов, имеют что-либо общее со стихами г-на Леконта де Лиля. Нет ничего менее поэтичного, чем эти дикие песни, и ничего менее мелодичного, чем те мотивы, на какие их поют. Когда человек, находящийся в первобытном состоянии, облекает мысль в несколько слов, и подбирает мотив из нескольких нот, он повторяет те и другие до бесконечности, что вполне отвечает нуждам его разума и музыкальным потребностям его души. Вот и носильщики паланкинов Элен и Джейн, вместо того чтобы импровизировать, находя вдохновение в красоте юных чужестранок, вместо того чтобы воспевать черные глаза и черные волосы Джейн и светлые локоны и голубые глаза Элен, ограничивались следующим запевом, завершая его восклицанием, весьма похожим на тяжелый выдох, который испускает булочник, замешивая тесто.

Так, если дорога шла в гору, они пели:

Если же дорога шла под гору, им было достаточно изменить пару слов в запеве и затягивать:

Время от времени четыре свежих носильщика сменяют четырех уставших; движение возобновляется, и та же самая заунывная и жалобная песня длится до тех пор, пока караван не достигает конечной цели.

Однако порой какой-нибудь влюбленный стихотворец, разлученный со своей любимой, пытается выйти за привычные рамки песни или элегии. Он добавляет четыре стиха к первым четырем. Другой, пребывая в таком же расположении духа, добавляет еще четыре, следующий — еще четыре, и в итоге плач первого влюбленного делается поэмой, над которой потрудились всем миром, как над сказаниями Гомера. Но тогда предназначение этой поэмы меняется: печальная или веселая, она становится танцевальной песней, которая непременно влечет за собой бамбулу, негритянский канкан, менее разнузданный, чем наш канкан, но более сладострастный.

Обычно рабы приходят танцевать у столов, за которыми обедают хозяева. Нередко за подобными столами сидят юные девушки от двенадцати до пятнадцати лет, то есть возраста, который в колониях соответствует восемнадцати — двадцати годам в Европе. Эти юные девушки развлекаются, глядя на подобные танцы, которые проходят перед их глазами и перед их сердцем, нисколько не тревожа их воображение.

Именно это и произошло в конце ужина, устроенного по возвращении на Латаниеву реку; образовался оркестр, и стол большим кольцом окружила толпа. Все негры, назначенные в факельщики, вооружились ветвями извилистого дерева особой породы, похожими на виноградную лозу, которая горит тем лучше, чем она сырее, зажгли их и осветили пространство около тридцати шагов в окружности и десяти шагов в диаметре, предназначенное для пения и танцев. И тогда одна из негритянок вошла в этот пустой круг и принялась распевать незамысловатую, возможно даже чересчур незамысловатую песенку:

Все присутствующие негры и негритянки повторили хором и пританцовывая на месте четыре строчки, которые пропела соло их товарка, в то время как сама она задавала тон этим танцевальным движениям. Затем негритянка снова запела одна:

Затем все повторили припев, и, повторяя его, она и ее товарищи принялись приплясывать:

Негры вошли в пустой круг и смешались в танце.

Вскоре неразбериха стала такой, что пришлось жестом остановить танцоров, не давая им продолжать. Они и в самом деле остановились, каждый из них вернулся на свое место, певица скрылась в рядах своих товарищей, снова образовался круг, и в этом круге, который лишь минуту оставался пустым, появился Бамбу, негр Сюркуфа, и с выговором негров Мартиники начал распевать: