ЭпидОтряд - страница 54

- А это как? – ольгины глаза расширились, как блюдца.

- Непросто, – скупо улыбнулся Священник. – Но думаю, суть вопроса ты поняла. Так вот, перед тобой миллион планет, и надо, чтобы все они жили как единый организм. Иначе Империум распадется, снова придет эпоха распада и гибели, как уже бывало. И что же ты сделаешь?

- Ну как... – Ольга наморщила лоб. – Надо для всех установить одни и те же правила.

- А какие? – сразу ответил вопросом на вопрос монах. – Вот две планеты, на одной культура и цивилизация, а на другой женятся, сначала проломив черепа всем соперникам. Как ты их уравняешь?

- Силой, – решительно заявила девушка. – Надо, чтобы менее цивилизованные жили по правилам. Хорошим, культурным правилам. Потому что проламывать черепа нехорошо.

- То есть ты будешь навязывать людям законы, которые им чужды, верно? – уточнил монах. – Они должны забыть все традиции, по которым жили отцы, бабки и так далее, на десятки, сотни поколений назад. А поскольку неизбежно сопротивление, надо их принуждать, не так ли?

- Да... – на сей раз в ольгином голосе поубавилось уверенности. В описании Священника все звучало далеко не так правильно, как хотелось бы, но и обвинять пастыря в недобросовестном толковании не получалось.

- Ты готова зажечь войну в масштабах всего человечества? – приподнял бровь монах. – Чтобы все женились, рождались, жили и умирали по одним правилам? По правилам всего лишь нескольких планет, которые ты считаешь достойными эталона?

- Я.. наверное... Надо подумать.

- Подумай. Но я подскажу тебе ответ сразу, если сможешь – оспорь его.

Священник положил руки на библию, коснулся обложки широкими ладонями с благоговением без капли наигранности.

- Нет смысла перекраивать всех по единому стандарту, ведь если люди в каком-то мире живут именно таким образом, значит этот устав для них наилучший. Нет возможности всех заставить жить по одному канону не устраивая геноцид сотням тысяч миров. Но это и не нужно. Величие Императора в том, что он дал нам Веру как единый стержень, общее начало для всех и всего. Меру всех вещей, добра и зла. Тот, кто живет на вершине мира-улья и тот, кто украшает себя зубами убитых врагов, бесконечно далеки, никогда не поймут друг друга. Но их объединяет Вера, простая, понятная и справедливая. В радиоактивных пустынях и на мертвых заснеженных мирах, в космических поселениях и глубочайших подземельях – Император един для всех и объединяет всех.

Пастырь вздохнул, перевел дух.

- Теократия это единственный способ объединить миллион миров. И когда ты поклоняешься Императору, ты не просто вверяешь душу лучшему из превосходных, который больше чем любой смертный. Ты служишь величайшему замыслу и плану во вселенной, ты кладешь кирпич в фундамент общего и безопасного дома для всех людей на всех мирах. Разве это не прекрасно? Разве этот удел не достоин гордости?

- Но... Я не очень много времени пробыла… здесь... Ну, в цивилизованных местах, – быстро уточнила Ольга. – Но я уже видела разных... несправедливостей. Меня вот, например, схватили, судили, приговорили. Ничего не объясняли!

Она потихоньку заводилась, вымещая на внимательном Священнике долго лелеемое негодование.

- Я его спасла, – почти выкрикнула девушка. – Просто так, потому что было жалко! Там кругом творилось такое, такое...

Она снова хлюпнула носом, переживая острый приступ жалости к себе. Ольга уже не беспокоилась о том, что Крип может услышать.

- Чего там только не было... а я рисковала всем, меня там чуть не убили... и не один раз. А они меня наказали! Я даже не знала про императора, не говорила на готике. А меня били, потому что я неправильно молилась!

Она все-таки заплакала, тихонько, безнадежно. А затем широкие ладони пастыря легли ей на плечи. Монах сильно, но осторожно притянул девушку к себе, похлопав по спине. И Ольга, наконец, по-настоящему разрыдалась у него на широкой груди, прикрытой жесткими звеньями пластмассовой кольчуги. Она бормотала что-то прерывисто, путаясь в словах, выплескивая долго копившийся гнев и чувство вселенской несправедливости.

- Держи, – Священник протянул ей широкий платок, точнее, судя по внешнему виду, кусок старой простыни.