Эпикур - страница 16
Восходители вернулись в сумерках. Их ожидала расстеленная под дубом скатерть и готовый ужин.
Ночь была безлунной. Почти чёрное небо смотрело на Эпикура многими мириадами звёзд. Он лежал, завернувшись в одеяло, и любовался ими так, словно видел впервые. Когда все угомонились, Леосфен вдруг спросил у спутников, чего они просили у богини.
— Я — богатства, — отозвался Хайредем, — Я бы хотел так разбогатеть, чтобы мои родные ни в чём не нуждались.
— А я просил удачи и красноречия, — сказал Софан. — Если боги помогут, я стану оратором и предложу законы, которые сделают афинян счастливыми. А ты, Эпикур?
— Я ничего не просил, — ответил Эпикур. — Я благодарил богиню за красоту земли.
— Не дорос ещё до желаний, — съязвил Софан.
Будь это несколько дней назад, Эпикур пропустил бы колкость приятеля мимо ушей, но, видно, выпавшая на его долю внутренняя борьба не прошла даром.
— Я считаю, — твёрдо ответил он, — что не нужно большого ума, чтобы лезть к богам с пустяками.
Софан, как ни странно, стерпел оскорбление и, желая переменить разговор, спросил у Леосфена, чего просил у богини он сам.
— Моя молитва была, пожалуй, ближе к Эпикуровой. А что касается заветных желаний, то у меня есть одна совершенно несбыточная мечта, о которой я мало кому говорил. — Леосфен помолчал и произнёс с расстановкой: — Я желал бы когда-нибудь в честном бою одолеть Александра и избавить Элладу от власти македонян.
— А как же Коринфский договор? — ахнул Хайредем.
— Мой юный друг, — усмехнулся Леосфен, — неужели ты думаешь, что он будет существовать вечно? Он продиктован нам Филиппом после победы при Херонее и утверждён Александром после разрушения Фив.
— Но ведь договор всё равно священен! — не унимался Хайредем.
— Верно, — согласился Леосфен, — но оскорбление святыни совершает тот, кто первым нарушает соглашение, а царю уже давно кажется, что Коринфский договор оставил нам слишком много свобод. Другое дело, вспомним ли мы сами об этом договоре, когда о нём забудет Александр?
Ученик
Наконец Памфил вернулся из Милета и запиской пригласил Эпикура к себе. Утро было сырое, моросил дождь, начавшийся ещё ночью. Эпикур в кожаной накидке, сияя от радости, подошёл к двери философа. Знакомый слуга провёл его мимо задумчивой бронзовой Метиды. Фонтан не бил, и дочь морского божества довольствовалась каплями, падавшими с неба. Следуя за провожатым, Эпикур вошёл под навес портика и в первый раз перешагнул порог дома Памфила. Слуга принял у гостя мокрую накидку и открыл перед ним дверь библиотеки.
Памфил поднялся навстречу ученику.
— Ты неплохо выглядишь. Я думал, найду тебя хворого, а ты, по-моему, за ту декаду, что мы не виделись, даже немного подрос. И взгляд у тебя изменился...
Эпикур с любопытством рассматривал библиотеку, небольшую комнату с широкой полосой росписи под потолком. Два её окна глядели на цветник, ярусами поднимавшийся к завитой виноградом каменной ограде. Эпикур увидел заваленный свитками стол, кресла, многофитильную лампу на высокой подставке, старинную вазу в углу, а у стены ряд одинаковых стройных шкафов на высоких гнутых ножках.
Памфил принялся расспрашивать Эпикура о спуске в колодец. Дослушав рассказ, он покачал головой:
— Ты поступил правильно, но выбрал нелёгкий путь. Далеко не все сами живут так, как учат других.
— Памфил, — спросил Эпикур, — я вот всё думаю и никак не могу понять, почему ты взял в ученики именно меня?
— Ну, во-первых, ты мне понравился, — ответил философ, — а во-вторых, не так много на острове осталось людей, которых волнуют поиски истины. Когда Тимофей захватил Самос, вы прислали сюда две тысячи поселенцев. Тогда многим самосцам пришлось покинуть родину. Ну и как ты думаешь, кто приплыл сюда из Афин? Уж, конечно, не цвет Аттики. Приехали неудачники — потерявшие землю крестьяне, разорившиеся торговцы, нищие, у которых ничего не осталось за душой, кроме афинского гражданства. Философия была им ни к чему, как не нужна она и большинству их потомков. Нет, ваша самосская клерухия не стала маленькими Афинами. Не исключено, что здесь сейчас живут только два философа — я да ты.