Эпикур - страница 17

Он поднялся, предложил посмотреть книги и с гордостью распахнул перед учеником дверцы крайнего шкафа.

   — В первых двух у меня философы, — пояснил он, — дальше историографы, поэты и драматурги. Ну-ка ответь, хоть что-нибудь из этого ты читал?

В шкафу на частых полочках вплотную, иногда в два-три ряда лежали свитки. Эпикура охватило радостное изумление, он не предполагал, что существует так много философских книг. Он стал перебирать кожаные ярлыки, привязанные к валикам, на которые наматывались свитки, читать надписи, выведенные на полках. Знакомых имён было мало. Вот Платон, занявший чуть ли не четверть шкафа, рядом мелькнул Критий, наверное, тот самый — глава правления тридцати тиранов, который учился у Сократа вместе с Платоном. Дальше шли совершенно неизвестные Эпикуру Продик, Фрасимах, Филолай, Протагор... Вот Аристотель, воспитатель царя Александра[4]. О нём Эпикур слышал, но с его книгами, которых тоже было немало, встретился впервые. «О законах», «О возникновении и уничтожении», «О небе», «Поэтика»...

«Какое богатство!» — подумал Эпикур и увидел в углу знакомую поэму Парменида «О природе». Она имелась в библиотеке отца, любившего поэзию.

   — Я читал вот эту, — показал Эпикур.

   — Ты? Парменида? И хоть что-нибудь понял?

   — Понял, что Парменид не прав.

   — Интересно, в чём же ты уличил почтенного элейца?

Эпикур ответил, что, конечно, многого не понял, например, как Парменид дошёл до странной мысли об истинном бытии, которое плотно, неподвижно и шарообразно. Но, обнаружив ошибку в его рассуждениях, перестал разбираться в выводах и читал ради стихов. А ошибка состоит в том, что Парменид отрицает существование пустоты.

   — Но ведь он доказал это, — улыбнулся философ.

   — А я докажу обратное, — отважно заявил ученик. — Парменид пишет, что пустота — это небытие, а небытие — это то, чего нет, значит, её не может быть. Но это рассуждение противоречит тому, что мы видим. Ведь если нет пустоты, то не может быть и движения, а поскольку движение есть, то должна быть и пустота.

   — Выходит, в заполненном пространстве движение невозможно?

   — Конечно. Куда же мы двигаемся, если всё забито?

   — Тогда объясни, как движутся рыбы в месте, целиком заполненном водой?

   — Вода... обтекает... — растерянно ответил Эпикур, поражённый этим простым доводом.

   — А это значит, — подхватил Памфил, — что отсутствие пустоты не исключает движения. Пустоты действительно нет, недавно это убедительно доказал Аристотель, правда, не так, как Парменид. Кстати, Платон показал, что противопоставление бытию небытия неверно, и здесь следует говорить об «инобытии». Мы с тобой ещё доберёмся до этого.

Вообще же, друг мой, не стремись понимать элейцев буквально. И Парменид и Зенон Элейский, — ты, конечно, слышал о его парадоксах-апориях, например, о том, что Ахилл не сможет догнать черепахи, — так вот, философы элейской школы своими рассуждениями хотели только показать, как сложны на первый взгляд простые вещи — покой и движение, пустота и наполненность, прерывность и непрерывность...

Памфил одну за другой открыл дверки книжных шкафов и принялся показывать ученику свою библиотеку. Он рассказывал о любимых книгах, об их авторах или о том, с каким трудом удалось приобрести тот или другой свиток. Сотни книг, написанных давно и недавно в Элладе, на островах, в эллинских городах Азии и Эвксинского понта и в Великой Греции — Италии. Эпикур с восхищением слушал старика, предвкушая, как со временем перечитает его книги и овладеет всеми заключёнными в них богатствами. И вот, странно, он их получит, но тем не менее, перейдя к нему, они останутся и здесь. Чудесное свойство знаний, которые в отличие от прочих вещей умножаются и распространяются сами собой.

Памфил крикнул, чтобы принесли попить. Слуга внёс низкий столик с блюдом сушёных фруктов и двумя киликами — широкими чашами на ножках, полными разбавленного вина, как оказалось, очень вкусного. Учитель и ученик расположились в креслах, и Памфил, глотнув из своего килика, начал урок:

   — Сперва я предложу тебе кусочек из «Государства», пожалуй, самого значительного сочинения Платона, то место, где он говорит о трудности познания и воспитания разума.