Эпоха Плантагенетов и Валуа. Борьба за власть (1328-1498) - страница 3

». Гизо использует это выражение в заголовках разделов своей «Истории Франции» (1873 г.), а Джон Ричард Грин, возможно, по совету Фримена, поступает так же при написании «Краткой истории английского народа» (1874 г.). Необычайная популярность этих двух работ сыграла значительную роль в закреплении термина. Он был использован в названиях ряда монографий, изданных во Франции в 1870-х гг., и в 1879 г. впервые появился на страницах «Encyclopaedia Britannica». Хотя в XX веке историки не могут обойтись без выражения «Столетняя война», многие из них находят соответствующее понятие некорректным, поскольку оно выдвигает на первый план проблему династических распрей и один из периодов англо-французских трений, в котором исследователи наших дней более не видят никакого особого единства. Историки стали рассматривать войны той эпохи всего лишь как одну из фаз гораздо более длительного конфликта, истоки которого связаны с Нормандским завоеванием Англии и Анжуйским наследством в Аквитании (Гиени) и который отнюдь не завершается с утратой Бордо в 1453 г. Некоторые историки по сей день предпочитают рассматривать военные кампании Эдуарда III и Генриха VI как независимые друг от друга и не так давно было установлено, что притязания Генриха VI на французский престол были основаны не на требованиях, заявленных Эдуардом III, но на положениях договора, заключенного в Труа. Завоевание Гиени в 1453 г. французами отнюдь не завершилось заключением мирного договора с англичанами; вторжение Эдуарда IV во Францию в 1474 г., английская высадка в Бретани 1488 г. и нападение Генриха VII в 1492 году, хотя и были вскоре отбиты французами, продолжали традицию войн Генриха V. В течение десяти лет после падения Бордо английское правительство действовало, рассчитывая на то, что Аквитания будет возвращена, Кале продолжал оставаться под властью английской короны до 1558 г., и английские короли не отказывались от своего титула королей Франции вплоть до заключения Амьенского договора в 1802 г., несмотря на то, что от унаследованных или завоеванных их предками земель на континенте оставались только Нормандские острова.

Сегодня все исследователи сходятся на том, что причины войны следует искать не в спорном престолонаследии, но в общем ходе развития двух стран. Вплоть до какого-то момента XIII века реальными политическими, социальными, экономическими и культурными образованиями были не Англия и Франция, как мы представляем их сегодня, а Нормандская империя, Анжуйская империя и Капетингская империя — насколько слово «империя» может быть использовано для характеристики территориальных образований, больше всего прочего обязанных своим единством феодальным и родовым узам. При изучении ранней истории Англии и Франции мы сталкиваемся с тем, что прошлое этих стран было, скорее, англофранцузским, чем собственно английским или французским, и процесс формирования наций к 1337 г. отнюдь не завершился. Хотя непрерывные войны XIV и XV веков способствовали рождению национальных государств, они же и сдерживали этот процесс, поскольку между 1337 и 1453 гг. политическая карта Европы далеко не один раз принимала облик, совершенно отличный от того, которому предстояло обрести свои черты в течение последующих пятидесяти лет. С другой стороны, уже в XIII веке феодальные связи, существовавшие между французской монархией и правителями, носившими английскую корону, стали несопоставимы с централизацией и институционализацией политической власти, начавшейся прежде в Англии и в XIII веке набиравшей силу во Франции. Именно течение этих двух крайне противоречивых процессов и стало причиной начала Столетней войны.

И тем не менее можно привести немало доводов в пользу того, что борьба Англии и Франции между 1337 и 1453 гг. должна рассматриваться отдельно от предшествующих и последующих войн. Историки прошлого, включая Мезерея, прекрасно видели отдаленные причины войны и в действительности подчеркивали значение предшествующих конфликтов. Однако они также видели, что претензия на французский престол, заявленная Эдуардом III положила начало новому витку англо-французских отношений. Возможно, историки XX века, распутывая раннюю историю Аквитании и уделяя внимание в большей мере истокам конфликта, чем военным целям королей и ходу самой войны, упустили из виду перемену в отношениях между двумя странами, последовавшую за требованиями Эдуарда III.