Эринии - страница 8

Надвинул шляпу на лоб, чтобы лучше защитить свои глаза эпилептика от солнечного света, который чуть закрывали ветви и листья деревьев. Раздражение, вызванное солнцем, что блестело на воде или пробивалось сквозь ветви, знакомо было Попельскому еще с тех пор, как незадолго до Великой войны он был студентом Венского университета. В какой-то летний день в парке Пратер во время игры в шахматы, Попельский взглянул на кроны деревьев, словно ища вдохновения для решения сложной шахматной комбинации, и почувствовал головную боль и страшную сонливость. Он упал на землю, где содрогался в течение нескольких минут, и непроизвольно обмочился, перепугав этим своего соперника и многочисленных болельщиков. В тот же день на квартире его навестил пожилой врач, который внимательно выслушал рассказ пациента. Медик отметил, что у Попельского уже было несколько приступов этой болезни в детстве, но позже, во время созревания, она прошла. Оказалось, что недуг дремал, ожидая нового раздражителя. Врач диагностировал у него фотосенситивную эпилепсию, прописал ему веронал и порекомендовал избегать яркого дневного света, одевать темные очки, носить зонтик и все такое. Помня о своем унижении, Попельский отнесся к рекомендациям врача очень серьезно. Не желая вновь ощутить жгучий стыд, преследовавший его после венского приступа, он начал избегать солнечного света и перешел на вечерне-ночной образ жизни. Из-за этого ему пришлось покинуть математический факультет и перевестись на филологический, где лекции обычно проводились вечером. Все свои занятия и дела старался выполнять в сумерках, что иногда удавалось легко (если речь шла об игре в шахматы), а иногда — не очень. Такому образу жизни отнюдь не способствовала работа полицейского. Его карьера все же развивалась так успешно, что в течение двадцати лет коменданты львовской полиции позволяли ему работать между двумя пополудни и десятью вечера, а летом — между шестью пополудни и двумя ночи. Именно такой рабочий день ждал комиссара Попельского и сегодня.

Тем удивительнее, что вместо «дома на Лонцкого», как называли комендатуру полиции, Попельский направлялся в совершенно противоположном направлении — вниз по улице Хорунщизни.

Ею он дошел до прекрасного особняка Сегала на Академической. Свернул направо и почувствовал на себе каменный взгляд графа Александра Фредро, осматривавшего прохожих со своего постамента перед «Шкотской». Именно в этой кофейне комиссар вскоре оказался, сел за столик в темном углу, куда официант, пан Гирек, принес ему кофе, большие душистые куски ветчины и посыпанные тмином и солью булочки.

В глазах кельнера Попельский заметил тот же вопрос, что и у Леокадии, служанки и нескольких водовозов у ближайшей колонки, которые очевидно опознали комиссара.

Пропихнул рожок салфетки между шеей и цератовым воротничком. Насадил на вилку кусок розовой ветчины. С обеих сторон намазал его белым, густым майонезом. Соль, тмин и хрустящая корочка булочек прекрасно дополняли вкус буженины из магазина Котовича. Ветчина, досточтимая, как утверждалось в ее рекламе, пахла дымком деревьев надверещанского леса.

Попельский удобно устроился в мягком, обтянутом плюшем, кресле, и углубился в чтение «Дойче шахцайтунг», которую здесь выписывали. Через несколько минут, когда пан Гирек старательно убрал со стола, комиссар извлек из папки чистый лист бумаги и авторучку марки «Вальдманн». Проверил, достаточно ли в ней чернил, и начал писать. Справа четко вывел «Львов, 5 мая, 1939 г.», затем обозначил адресата «III Особый отдел Главной комендатуры государственной полиции в Варшаве». Чуть ниже, посередине, написал большими буквами: «РАПОРТ ОБ ОТСТАВКЕ». И еще ниже: «Почтительно прошу отправить меня на пенсию с сегодняшнего дня. Просьба объясняется достижением пенсионного возраста, а также сложными семейными обстоятельствами. С уважением». Под этим текстом Попельский поставил размашистую подпись. Внизу добавил: «через III Особый отдел Воеводской комендатуры Государственной полиции во Львове». Сделав это, он закурил сигарету и щелкнул пальцами, подзывая пана Гирека.