Если бы они могли говорить - страница 3

— Ну как, Аго, нравится тебе мой жених?

Василена немного подождала, но, поняв, что Аго не собирается отвечать, отвернулась, поплотнее прижавшись к своей сестре Галунке. Тут же неподалеку были дядюшка Митуш, и Васил, и пастух Петр. Все смотрели вслед двум всадникам, которые неслись по полю, удаляясь от имения. Один из них был жених Василены, а другой — его товарищ. Вскоре они перевалили через вершину холма и скрылись из виду.

Тогда Василена вновь повернулась к Аго. Радостно улыбаясь, сияя черными очами, она спросила:

— Что молчишь? Понравился тебе мой жених?

Вместо Аго отозвался Петр:

— Что ты заладила: понравился, не понравился… Что Аго покупать его собрался, что ли?

Аго громко захохотал и, смешно выпятив губы, повторил слова Петра:

— Что я покупать его собрался, что ли?

А Василена крикнула с деревянной галереи, опоясывающей дом:

— Ну, так знай: на свадьбу тебя не позову!..

Аго еще больше развеселился. Он еще и еще раз повторил слова Петра, и так смешно надулся, так заважничал, что все засмеялись. Аго же подумал, что смех этот вызвали его очень умные слова, сказанные как раз к месту, а потому еще сильнее захохотал.

Галунка с сожалением взглянула на него, дернула мужа за руку, и они вошли в дом. Дядюшка Митуш и Петр, отсмеявшись, направились к хлеву, за ними поплелся и Аго, бормоча себе что-то под нос и тихонько посмеиваясь…

Василена выросла в доме сестры Галунки и ее мужа Васила, и потому именно они выдавали ее замуж за парня из соседнего села. Помолвка состоялась десять дней назад, и все сразу заметили, что стоило жениху прийти к Василене, как Аго тут же становился злым и раздражительным. Никто не задумывался, чем вызвана такая перемена в настроении Аго, наоборот, каждый старался подшутить над ним. От этих шуток, а может, и по какой-то другой причине, Аго, который и без того был слабоумным, казалось, терял последние остатки разума и вершил одну глупость за другой. Или же, бывало, упрется и ничего не хочет делать. Никто его в таких случаях не бранил, а просто посылали Василену, чтобы она вразумила его. Василена умела уговорить его, более того — Аго беспрекословно ее слушался. А когда он работал на пару с Василеной, то старался за двоих: не зная усталости, играючи поднимал тяжести, казалось, его силе нет предела. И говорил, говорил без умолку — громко, прерывисто, будто выговаривал кому-то, часто заливисто смеялся.

Вечером того же дня, когда проводили жениха Василены, Аго поволок веревочные носилки на задний двор. Уже совсем стемнело. Он был ужасно зол, и ничего не сказал дядюшке Митушу, думая, что тот и сам догадается и придет. Но позади послышались быстрые, легкие шаги — его догнала Василена.

— Давай я тебе помогу, Аго, вдвоем мы быстрее управимся, — мягко вымолвила она.

Василена успела снять одежду, в которой была утром, но все равно в ее облике появилось что-то новое. На груди поблескивало и ожерелье из золотых пендаров[1]. Прежде всего бросались в глаза ее радостное возбуждение, взволнованность. Лицо ее светилось, стройное тело было напряжено, словно натянутая струна; она ступала легко и свободно, и все забегала вперед, обгоняя Аго на несколько шагов. Аго же молчал, глядя на нее исподлобья.

Когда они подошли к сеновалу, Аго схватил огромную охапку соломы, сколько мог, и сердито положил ее на носилки. Василена стояла немного в стороне и без умолку болтала:

— Ты ведь знаешь, что в воскресенье у меня свадьба? Мой жених так сказал Василу: «В воскресенье, говорит, приедем за невестой». Ах, Аго, недолго мне осталось тут быть. А знаешь, как-то грустно мне, тяжко на душе!..

Аго еще яростнее принялся утрамбовывать солому. Василена продолжила:

— И как так получилось, что не нашлось никого поблизости. А вот теперь… придется ехать так далеко… Как начнутся дожди, развезет дороги, тогда совсем не смогу приехать. Больше не увидимся, Аго… Постой, ты чего? Случилось что? — спросила вдруг она, увидев, что Аго поднес руку к глазам.

— Да вот палец уколол… все колючки, колючки, — сердито ответил Аго.

— А тебе меня не жалко, Аго. Смотри ты… Все молчишь, слова не скажешь… С кем ты теперь солому станешь носить? А кто тебе хлеба принесет? Да куда же ты? Куда?