Если родится сын - страница 16

А собственно, зачем мне, женатому человеку, все это, уговаривал себя Андрей. Зачем врываться этаким эрудированным кэном в судьбу красивой и молодой женщины, чего-то требовать от нее, когда сам вряд ли сможешь сполна дать ей то, чего она заслуживает и что ей требуется в ее двадцать пять лет. Не стоит коверкать ее судьбу. Прав на это у меня нет. Все так. Однако и во мне еще не все угасло. Еще, может, и не улетучилась давнишняя мечта о сыне. Жизнь еще дает о себе знать. И хотя возможности уже не такие, что были раньше, но дурацкий характер еще толкает на подвиги. Может, не стоит вновь испытывать уже испытанное, для чего еще раз переживать уже пережитое? Неужели за все эти годы в нем не прибавилось жизненной мудрости и твердости? Вроде есть. А Полина хороша! Ох, как она хороша! И жаль, что когда-то было не с ней. А может, с ней и ни к чему? А сын? Что это? Одни наивные мечты человека, у которого седина в голову, бес в ребро? А месть? Нашел кому мстить. Матери своей дочери. Вместо пусть и сладостных грез о Полине займись-ка, дорогой, лучше работой. Но стоило лишь на мгновение представить себе Полину, такую желанную, милую, страстную, как мысли о работе сразу отступали на второй план даже тогда, когда он все-таки, сделав над собой нечеловеческое усилие, садился за письменный стол. Угнетало, мучило и другое: задетое самолюбие, проявленное слабоволие при встрече с северянами. А может, это хорошо для работы? Ведь пишут, что Шиллера вдохновлял на работу запах гнилых яблок. Тогда он творил самые лучшие свои произведения. Но я, к сожалению, не Шиллер, и яблоки мне не помогут, требуется что-то другое, более существенное, а главное — свое. Хотя великим стать не всем дано, учиться у великих доступно каждому.

Возмущаясь, как ему казалось, несправедливым отношением Полины, Андрей пытался заставить себя работать и не мог. Из головы не выходил ее зовущий облик: алеющие при возбуждении щеки, густые и длинные ресницы, родинка на шее и этот молочный запах молодого тела, до сих пор еще сохранившийся на второй подушке, на которой она тогда лежала. Может, она меня разлюбила? Может. Все может. В жизни и не такое бывает. Ведь не с бухты-барахты уже несколько раз, попутно зайдя к нему в номер, она говорит про его взгляд. «Вы еще не отключились от работы. Мысли заняты ей, и взгляд у вас от этого дикий, обжигающий. Я боюсь его!»

Вот ведь до чего дошло: взгляда его начали бояться. Что она, смеется или всерьез? Если смеемся, то, спрашивается, зачем? Неужели эта умная женщина меня не понимает? А как она понимает, что она теперь думает обо мне?

Андрей даже предположить не мог, что Полина все это время берегла его покой, старалась меньше встречаться с ним, чтобы дать ему возможность быстрее закончить большую работу, которая должна принести ему известность в ученом мире, а может, деньги или что-то еще. Она и в самом деле, отрывая его от работы, видела, что еще долгое время в глазах Андрея стояла отрешенность, и посчитала, видя его занятость, за лучшее не докучать ему, не быть назойливой. Всему свое время. Все еще впереди. И он успокоится. И не будет таким сговорчивым и податливым на всякие там встречи с северянами или с кем-то еще. Главное, чтоб он был трезв, а в остальном мысли их совпадают.

Андрей этих мыслей Полины не знал и нервничал. Он перевернулся со спины на бок и со злостью бросил подушку, на которой спала Полина, в кресло. Собственно, зачем ему раздражающие душу и сердце переживания, какая польза от них? И вдруг его осенило: все эти мелкие радости и неудачи выбивают из колеи, мешают полностью сосредоточиться на работе, когда давным-давно известно, что в любом деле нельзя достичь больших высот, если разбрасываться, делить себя. Ничего нет хуже половинчатости, раздвоенности. Надо, как учил шеф, все: ум, силы, знания, любовь, ненависть — сконцентрировать на одном, и тогда успех обеспечен. Примеров сколько угодно.

Сила творца, гения не только в его мастерстве и таланте, но и в самодисциплине. Все великие устанавливали для себя жесткие правила: одни — вставать раньше, другие — ложиться позже. Джек Лондон работал по пятнадцать — семнадцать часов в сутки! Великий Бальзак начинал работать тогда, когда все ложились спать. Дисциплина, полная самоотдача этих людей позволили им создать шедевры, известные всему миру. Но ведь это великие! Ну и что? Они не родились великими, они ими стали. Значит, надо у них учиться этому.