Есть у меня земля - страница 11

— Никак, Артемка на первом сиденье… Побегу я на остановку. Ежли в баньку все-таки надумаешь, мыло и мочалка в предбаннике, на «грядке» веники. Свежие! С Анисимом на «Запорожце» ездили в березовый колок. Речна вода — в бочонке. Колодешна — в бадейке. Шшолок — в ведре…

И в самом деле, на автобусе приехал Артем.

Шагая с ним к дому, Шишигин торопливо рассказывал о всех деревенских новостях: кто родился, кто женился, а кто и помер. Никого не забыл.

— За то время, что ты не был, народилось у нас с полсотни. Крепконькая челеда! Шестеро умерло своей смертью. А Евстигней Серебров задумал в самое половодье на льдине переправиться через речку. Крюк ему не хотелось давать… На самой середке льдина возьми да и расколись. Евстигней и сбулькал! Поговаривают, будто нарочно он утоп, потому как жена его, Васса, пустилась в любовь с районным архитектором. Насчет архитектора прямо скажу — треп! Мужик он мне известный, самостоятельный, ни в чем таком замечен не был. И не стоко красы в Вассе, чтоб на нее районный архитектор обзарился. Так и Анисим Марковских думает. Анисим Васильич все знает. Знает, и как детей в родной дом собирать…

Артем, как и отец, был тощеват и сутул. Узкие, по цвету тоже отцовские, карие глаза смотрели как-то по-заячьи, в разные стороны. Означившиеся залысины делали его много старше своих тридцати. Резко очерченный подбородок почти не скрывала редкая рыжеватая бородка, которая казалась не настоящей, приклеенной. Шагал он не по-отцовски: широко и размашисто. Здоровался со всеми встречными-встречными-поперечными. Даже с мальцами, хоть и знал деревенский закон-обычай: пока не начал работать, не положено с тобой большаку здороваться. Не положено! Со старушками и старичками, сидевшими на завалинках и лавочках, раскланивался. Вслед ему неслись шепотки.

— Как Артемка-то вымахал! А был чистым заморышем… Вкруг Европы собрался!

Артем издали увидел, что дом отца стоит без крыши.

— Папаня, а где крыша?

— Пожар съел.

— Вот те на! Столько лет пожаров не было в деревне… А что же новую не сообразишь?

— Да так… Думаю, конешно дело…

— Папаня, ты извини, закрутился я, подарок не успел купить…

— Сам приехал — вот и подарок.

— Я тебе из круиза привезу что-нибудь такое… Оригинальное! Воздух из усыпальницы Тутанхамона!

— Это кто такой? Фамиль больно трудна для выговора.

— Фараон!

— Из бывших?

— Бывший.

— Тогда вези. Я Анисиму отдам, он разное барахло под стекло собирает. Постой, а как это ты воздух-то привезешь?

— В колбу там его запаивают. Вроде сувенира… Память о пребывании в храме.

— Воздухом, выходит, торгуют, смех!

— Юмористы вы тут с Анисимом… Телеграммы придумываете, без крыши живете… Это кто в ограде, Никола?

— Тимофей обещался?

— К вечеру.

— Со своей?

— С Люсей.

— И на своей?

— На «Жигуленке», знамо дело…

Ввечеру, когда собрались садиться за стол, на «Жигулях» приехал старший сын, Тимофей. Приехал вместе с женой Люсей. Внес в дом огромный кожаный чемодан, а Люся большую корзину, и сразу простенький, сколоченный из трех плах стол преобразился: появились дорогие вина и закуски. Шишигин сердито выговаривал Люсе:

— К чему было эшто тратиться… Выпили бы нашего «сучка». И рачков таких в нашей речушке полно. Знатье бы, что их едят, ведро цельное наловил.

— Это лангусты, папа, — пояснила Люся. — Четыре рубля штука… А это спаржа.

— А вот эта трава за поскотиной растет, ее даже коровы не едят.

Люся щурила кругленькие и желтенькие, как мирабельки, глаза, складывала полные губы лодочкой и, не разжимая рта, весело смеялась. Кругленькие глазки ее при этом как-то странно подпрыгивали, будто хотели поменяться местами.

Анисим Марковских присматривался к мудреным этикеткам на бутылках, читал их и тихонько оценивал:

— «Чинзано», пивал… Итальяшки, макаронники, придумали.

Шишигин сидел на лавке и смотрел на сыновей.

«Вот и собрались, — думал он. — Все к родному месту собрались. Тимоша-то как постарел! Лицо серое, глаза что норки кротовьи… А взгляд материн, материн взгляд… А Люся… Бой-баба! Всем взяла: и телом бела, и характером добра. Токо курит. Ни к чему женщине табак! Надо будет сказать Тимофею, чтобы приструнил…»