Этаж-42 - страница 5

Петр привел себя в порядок, побрился, завязал щегольской галстук, пригладил вихрастые волосы, почувствовал, как к нему постепенно возвращается уверенность. Лицо у него чуть удлиненное, с запавшими щеками, брови черные. Двадцать пять, а выглядит старше, в очертаниях рта и подбородка — какая-то суровость. Чувствуется характер. Не случайно именно его взял с собой в поездку их бригадир Найда, известный на всю республику мастер своего дела. И, кажется, не промахнулся, даже поблагодарил Петра за отличную работу, за профессиональное умение, которое он продемонстрировал во время обмена опытом на немецкой земле. А если доволен бригадир, будет за него радоваться не только вся бригада, но и высокое начальство, которое, может, отметит его в приказе: звеньевой Петр Онуфриевич Невирко с честью выполнил порученное ему задание! До последнего времени тебя почти никто не знал на комбинате, был ты просто рядовым строителем, главный инженер Гурский при встрече даже не смотрел в твою сторону…

За окном уже проплывали высотные дома пригорода, мелькнул внизу троллейбус, а вот и заполненные пешеходами улицы, узкие, более широкие, просторные. Родной город! Только сейчас ощутил Петр невероятную усталость, и время, проведенное за границей, показалось ему бесконечно долгим, словно годы прошли после разлуки с друзьями.

На перроне Найду встречали сын и невестка. Пока они здоровались, Петр с чемоданом в руке стоял поодаль, испытывая грусть и одиночество. Никто его не встречает, никому он не нужен…

Найда, уловив его настроение, позвал Петра.

— Мой друг Невирко, — слегка обняв парня за плечи, сказал он, знакомя его с родственниками.

Сын Найды, русоволосый, на голову выше отца, с массивным подбородком и умными серыми глазами, приветливо поздоровался. Его жена Тося, маленькая и щуплая как галчонок, улыбнулась и кивнула головой. Все тут свои, все ему рады, в машину приглашают. Петру стало тепло и уютно среди них, и недавние обиды показались смешными. Ведь сам виноват: послал бы телеграмму хлопцам — половина общежития явилась бы, у Петра Невирко друзей не счесть…

Шли по перрону с шумной толпой прибывших и встречающих, среди цветов и радостных улыбок.

Петр рассказывал Анатолию об отце, расхваливал его дипломатические способности, говорил о том, как немцы уважают Найду: до сих пор помнят, что он спас от голода жителей городка Ошац под Лейпцигом.

— Дочь покойной коммунистки Арндт встретили, — продолжал Петр. — Удивительная женщина эта Инга. Почему-то Алексей Платонович очень переживает, вспоминая прошлое, как будто что-то скрывает…

— Да, я знаю… — тихо ответил Анатолий. — Отец мне кое-что рассказывал.

Вышли на привокзальную площадь. И вдруг Петр увидел в толпе знакомую стройную фигурку. Майка! Быстро шла навстречу под руку со своим отцом, главным инженером Гурским. Видимо, он отправлялся в командировку, она его провожала. Розовое личико ее поразило Петра своей детской миловидностью. В быстроте движений, торопливой походке чувствовалось что-то ребячье, задорное и… родное.

Петр невольно замедлил шаг, но тут же заставил себя оторвать взгляд от Майки. Кажется, разминулись. Петр с облегчением вздохнул и собрался задать Анатолию какой-то вопрос.

Внезапно рядом раздался знакомый голос:

— Петрусь!..

Отец нахмурился, высвободил руку и отошел в сторону. Майка стояла смущенная, радостно удивленная, в своей яркой вязаной шапочке и с таким же шарфиком.

— Ты из Лейпцига? — спросила она, хотя прекрасно знала, где он был. Потом вскинула на Анатолия многозначительный взгляд. Похоже, что они давно были знакомы. — Привет представителю искусства!

Анатолий поздоровался с ней как со старой знакомой.

— Отца встречал. Звони! — и побежал за Алексеем Платоновичем.

Майка как-то просто, по-товарищески взяла Петра под руку, окинула его восхищенным взглядом.

— Забыл?.. Совсем? — тихо спросила с горькой укоризной.

— Может быть… Я бы хотел этого… — жестко ответил он.

— Нет, нет! Только не это!..

— Зачем ты здесь?

— Папу провожаю в Москву, — кивнула она на своего солидного, в дорогом пальто и пушистой шапке отца, стоявшего поодаль с выражением великодушной снисходительности на лице. — Ну… как ты? Жив, здоров? Почему на письмо не ответил? — она провела пальцем по его щеке и губам. — Похудел.